Они голодали. Не на что было купить еды. Нечем было обогреться. Несколько хрустящих венков, выкопанных на кладбищенской свалке, вспыхивали и угасали прежде, чем успевали согреться закоченевшие руки. Просить милостыню они не хотели, а устраивать представления в трактирах им не разрешали.
Голод — вещь опасная и в то же время странная. Нельзя пожаловаться ни на боль, ни на определенные ощущения, и тем не менее все твое существо вдруг нежданно-негаданно начинает бунтовать, кричать, и кричать так громко, что нет никакой возможности сосредоточиться на чем-либо другом, кроме этого, все заглушающего, требовательного зова, который становится просто невыносимым. И голод, который минуту назад можно было унять несколькими кусочками пищи, теперь уже ими не уймешь. Обычная порция успевает стать слишком ничтожной в сравнении с силой его желания; он требует теперь большего, словно стыдясь за малейшее подозрение в том, будто из-за кусочка хлеба и нескольких холодных картофелин он был способен на такой бунт.
Уже смеркалось, а они продолжали лежать, как лежали еще со вчерашнего вечера — отец и Ольга на постели, а братья на полу, на соломенном матраце — в одежде, с головой закутавшись в одеяла и все свои костюмы, предпочитая дурманящую теплоту морозу и необходимости думать о том, как выбраться из создавшегося положения. Когда уже совсем стемнело, Жак внезапно вскочил, резким движением стряхнул с себя тряпье и надел шапку. Все удивленно наблюдали за ним, не понимая, откуда у него взялось столько энергии.
Жак сходил в конюшню, взял там две последние охапки сена и отправился в город. Фрицек, Ольга и Ромул, который весь день пролежал у Жака в ногах, увязались за ним. По дороге они заглянули к возчикам.
— Сена не надо?
— Нет. А вот арапником можем угостить! Вон в углу лежит…
Они ходили из трактира в трактир, и пока оба брата и сестра отыскивали вход, Ромул забегал во двор, вынюхивая на помойке кости и остатки супа.
— Где украли? — кричали комедиантам.
Отовсюду их выгоняли или не впускали вовсе.
Глаза Жака горели, и Фрицек чувствовал, что у брата внутри все клокочет. Они брели по городу. Уже зажигались газовые фонари, вспыхивали витрины колбасных и мануфактурных лавок. Им встречались люди, одетые в меховые пальто, повязанные шарфами, с облачками пара у рта. Засунув руки в карманы, люди шли не спеша, не понимая, как опасно встретить трех продрогших комедиантов, которых ожесточил двухдневный голод.
