«Позвольте, кажется, „Элмер Бут“ упоминал о фабричном здании, которое, то ли снесли, то ли взорвали лет сорок назад? Бред какой-то, впору щипать себя за чувствительные места…»
Остальные дома стояли на прежних местах. И всё же, что-то стало другим: эта рю де Бельвиль походила на прежнюю не больше, чем истасканное лицо гулящей девки на неё же в невинной юности. Окна почти все разбиты или прикрыты ставнями, а то и просто заколочены досками, отчего фасады походили теперь на слепцов, таращащихся на окружающий мир своими бельмами. Мостовая непривычно неряшлива, замусорена, как пол в давешней лавке. И мусор неправильный, во всяком случае для благополучного города: какие-то клочья, щепки, тряпки, куски оконных рам, осколки стекла и битой посуды, драный башмак, смятые газеты… Как, скажите на милость, можно загадить чистую, респектабельную удочку за неполные три четвери часа, которые он провёл в лавке? Что, в конце концов, здесь происходит?
Со стороны перекрёстка донёсся многоголосый гомон и топот сотен ног. По рю де Бельвиль, перегородив улицу на всю ширину, валила толпа. Над головами колышутся штыки, поверх людского потока трещит на ветру красное знамя.
Красное?!
На Колю вновь повеяло духом пятого года. Тогда он сопляком-реалистом бегал с друзьями на Пресню, смотреть на революцию. Собирал по мостовым гильзы, удирал от городовых и патрулей Семёновского полка. И как-то раз, до смерти перепугался, наткнувшись подворотне на убитого мастерового: тот лежал ничком, и кровавая лужа вокруг головы, успела покрыться бурой коркой…
Толпа накатывалась неотвратимо, словно морской прилив. Среди тех, кто шёл впереди выделялся смуглый, южного облика, великан — он нёс на вытянутых руках древко со знаменем. Коля заметался. Бежать по улице? Глупо, глупо! Подпрыгнуть, ухватиться за край забора, рывком перекинуть тело во двор? Поверху кирпичная кладка щетинится осколками стекла — в строительный раствор вмазаны донца разбитых бутылок. Это от воришек — если напороться ладонью, располосуешь мясо до костей.
Он вжался спиной в подворотню, пропуская толпу. Большинство в военной одежде: в солдатских мундирах, кепи, крытых красным сукном, в гусарских куртках со шнурами. Мало у кого была полная форма: у одного мундир накинут поверх рабочей блузы, у второго алые солдатские шаровары выглядывают из-под бесформенного балахона, какие носят уличные художники из квартала Монмартр, третий к сюртуку напялил солдатское кепи с легкомысленным фазаньим пёрышком. Мелькали женские юбки и фартуки, шныряли туда-сюда мальчишки, точь-в-точь парижские гам
