Он терпеливо грел замерзшие руки возле камина, задумчиво всматривался в играющее пламя, изредка массируя лицо и пострадавшие кисти. Незнакомец будто бы звал тепло поближе к собственному телу, даже расстегнул для этого несколько пуговиц на своей диковинной одежде.
Такого наряда Милика раньше никогда не видела. Белый камзол с красными вставками и золотой вязью притягивал взгляд, словно булочка, оставленная Кайлой для поднятия настроения. Переливающиеся на свету темно-зеленые пуговицы добавляли в образ чарующего шарма и легкой загадочности, несмотря на потрепанное одеяло Кайлы, лежащее у незнакомца на коленях. Ее творения Милика узнала бы из тысячи.
Идиллию нарушил Шрам, которому надоело так долго молчать и походить тем самым на Тихоню.
Он вновь зарычал, отчего незнакомец покинул занятое им кресло и развернулся в сторону шума.
Теперь Милика смогла рассмотреть волевой подбородок, карие глаза и нахмуренные брови незваного гостя.
Было видно, что он перебирает варианты отступления и не может выбрать подходящий. От берийских псов сбежать не так просто. Особенно живым!
Незнакомец что-то сказал. Потом еще раз. И еще.
Непонятные слова сыпались из него, как подарки Кайлы из большого мешка, пока Милика не расслышала язык, который, казалось, она позабыла навсегда.
— Я не причиню тебе зла, милая девочка, не стоит спускать этих псов на меня…
— Хор-р-ро-шо! — с трудом выдавила из себя Милика, еле сдерживая предательски выступившие слезы.
Шрам неодобрительно покосился на растроганную малышку, а Тихоня и ухом не повел. В отличие от брата он не стремился вогнать зубы в заглянувших на огонек незнакомцев. Он их берег.
Мясо оказалось великолепным. Оно не было только что снято с огня и не пахло терпкими специями, но не потеряло при этом свой вкус, и Киммер испытал приятные ощущения от трапезы и упоительной сытости, наступившей после.
Наследник Элирии и сам толком не понял, когда успел проголодаться. Совсем недавно он стоял перед светловолосой девочкой, теребя в руках прихваченное из темницы покрывало, а теперь спокойно ел жаркое за домашним столом, рассказывая сердобольному ребенку о себе, последних новостях и мире. На радойском.
На сложном языке, который можно обуздать, лишь изучая его с пеленок под убаюкивающие песни нянек. В этом был уверен Бирх, ставший, по сути, единственным учителем всех наук, коих Киммеру пришлось изучить немало. В том числе и этот язык. В возрасте, когда мальчик возвращается с войны мужчиной, уверенным в том, что больше ничего нового он не узнает. И это невежественное упрямство растет и множится, пока не наталкивается на извечный камень преткновения.
