Предстояло самое главное и опасное, чего не сделать он уже не мог.
Зажав в зубах лезвие ножа с привкусом волчьей крови, добытчик поднял ошкуренную волчицу, толкнул дверь ногой и шагнул в темень. Он ждал нападения и подставлял клыкам спину, тушей прикрыв уязвимый живот.
Но нападения не последовало, а голоса во тьме настороженно умолкли.
И тогда, мотнувшись всем телом, он швырнул ободранную волчицу в черную ночь.
В тот же миг перескочил порог и запер дверь. Припал к ней ухом. За стеной почудилась возня. Дело было сделано. Добытчик без сил упал на нары. Зычным бубном билось в груди усталое сердце. Хотелось пить и есть, но сил уже не было. Горло было сухим и шершавым. И он уснул, ощущая во сне, как река Времени хлынула из глубин бездонного озера к теплу и свету.
Я проснулся с чувством сильной жажды и нечистоты. От немытых рук воняло кровью и псиной. Какой-то глупый и беззаботный утренний сон ускользнул вместе с пробуждением. Я посмотрел в черный потолок, с удивлением стал вспоминать вчерашний вечер, с трудом отделяя подлинное от надуманного и причудившегося.
Утро было морозным и солнечным. Я сунул ноги в сырые сапоги, накинул на плечи телогрейку, взял с выстывшей печки пустое ведро и вышел за водой. Неподалеку от крыльца на снегу темнела промерзшая туша Байсаурской Бестии. Потревожено замахав крыльями, с нее слетели три вороны.
Судя по следам, волки подходили к зимовью, но не так близко как казалось ночью. Стаю увела трехлетка Ушлая, с обрывком разорванной петли на шее: по людским понятиям — дочь или внучка бывшей атаманши. В хвосте у нее шел Рваная Ноздря. И опять на прежнем месте была отчетливо помечена граница владений. Хотелось понимать эти знаки как наше с волками примирение: мол, последний раз согрешили и ты, и мы, а теперь: по ту сторону — твое, по эту — наше. Был искус поверить в добрую сказку. Но поздно: того, что я успел узнать о волках было многовато для этакой глупости.
Вороны далеко не улетели, расселись на деревья у зимовья и терпеливо ждали пира. Я то и дело выходил из дома по делам, попугивая их. А к вечеру вернулся Алик. Он принес полрюкзака мерзлой картошки и пару булок заводского хлеба. Бросил мешок у порога, склонился над поклеванной тушей, пошевелил носком сапога оскаленную морду, присел на корточки.
— Ну и как? — спросил насмешливо, доставая из кармана пачку сигарет.
— Нормально! — ответил я, догадываясь, что он осмотрел следы и все знает.
— Круто мы с тобой лопухнулись, перепутав бабу с кобелем.
