Быков помолчал и вдруг тряхнул головой:
— Зря все это: сон — работа, сон — работа, разве это жизнь?
— А ты зачем вышел на смену вместе со мной? Мог бы по графику: еще через пять часов.
— Я-то? — переспросил бригадир, задумался. — Я так, по привычке, а вот ты… Учился бы или занимался чем, хоть спортом. Какой интерес у тебя в жизни?
Когда-нибудь все так опостылеет…
Заскрежетало в душе у Сашки Кравцова. Вскочил на ноги, открутил водяной шланг, хлебнул — не помогло. Вспомнилось: десятиклассники, акселераты… и три брошенных курса института, и успехи в спорте — вспомнились. И, отплевываясь от ржавой воды, сорвался:
— Вот такой интерес: поработать и получить за это, как ты учил!
— Когда у тебя ни кола ни двора не было, оно конечно, — невозмутимо продолжал рассуждать Быков. — А теперь ведь все есть. Теперь можно по-человечески: отработал свою смену в полную силу и веди жену в театр, учись. У меня, конечно, грамотешки мало, но насчет зарплаты и плана кумекаю, — опять Леха постучал кулаком по каске, будто хотел убедить напарника, что там не одна пустота. — В начале месяца делать нечего — то в конце из кожи вон лезем. А надо, чтоб без спячек, без горячек… Чтоб каждую смену каждый — и я, и «тот парень», из-за кого в начале месяца работы нет, чтоб все пахали…
— Пока ты порядок будешь наводить, мы полгода без денег просидим, — огрызнулся Сашка. Но бригадир упорно не хотел замечать его раздражения:
— Деньги, конечно, не мешают. Хорошая зарплата — тебе почет, а семье благополучие. Так ведь и жить надо! — он стрельнул окурком по обуренному забою. — Сегодня жить, а не в проекте. Вот так!
Говорил бы кто другой, Сашка бы вида не подал, что у него на душе. Но тут он вскочил, поддал сапогом аккуратно уложенную бухту шланга.
— «Каким я стал…», — зло передразнил Быкова. — В нокауте — все или философствуют, или стонут… Да еще полгода назад, когда ты что-то мог…
Леха тоже вскочил: зубы в оскале, глаза бешеные. Сашка даже полегчало: такого бригадира он знал, черт возьми, вот уже шесть лет… Тоски не было. Укором кольнула совесть — нечестный вышел удар. Угораздило же сорваться.
И Леха недотянул до прежнего: вместо соленой быковской брани что-то прохрипел, просипел, обмяк, снова сел и почти спокойно заявил:
— Рано списываешь, Саня. Цыплят, как говорится, у кассы считают.
И только непослушные узловатые пальцы его дрожали, неуклюже елозили по обертке, не могли выхватить сигарету из хрустящей пачки.
— Михалыч, ты опять здесь? — разбрасывая веер теней от ламп освещения, к ним шагал Индюк. — Здорово, Михалыч! Мне сказали, я было не поверил.
