— Кому?
— Этим вон, Ташевской, девчонка у нее! Гурову Роману! Да мало ли!
— А раньше? Из Риги? Или из… не хотелось бы вас обижать…
Капитан давно заметил, что руки у Ржевского дрожат и что он неестественно белокож. Хотя, может, он всегда такой — все-таки альбинос… Тень Ржевского казалась более испуганной — она дергалась и ежилась на стене.
— Столько жуликов! А я?! Всю жизнь на зарплату! Каждая собака знает! И вот — я перед вами!
— Будет на жуликов материал, займемся ими. Все-таки подумайте насчет Риги. Вообще… постарайтесь сами, без наводящих вопросов догадаться, о чем это я вас спрашиваю. А? Заодно подумайте, кто мог написать это письмо и что хорошего вы о нем можете сказать.
Капитан непринужденно отлил коньяку из стакана Ржевского, отпил, подержал со знанием дела во рту и, блаженно сощурившись, проглотил (очень громко). Закусил бутербродиком и стал разглядывать уборную Ташевской, похожую скорее на террариум, нежели на прибежище уставшей балерины. На стенах резвилось множество крокодилов, варанов и ящериц, но больше — крокодилов. Они ползали, выглядывали, кланялись, щурились сквозь очки, иногда явно плакали, чаще же — хохотали. Ныряли с афиши какого-то заграничного цирка, плескались на цветной фотографии с призывом: «Посетите нас на Кубе!», гнались за несчастными дикими собаками динго под ослепительным утверждением: «В Австралии вкусно кормят!», подмигивали из толпы обнаженных негритянок, державших плакат: «Вы купались в Конго?» Все эти надписи и призывы были сделаны на разных языках, но капитан, вероятно, все эти языки знал, потому что скорбно констатировал:
— Черный юмор.
Потом добавил еще более скорбным тоном:
— А слонов нет.
— Чего слонов?
— Да так я. Думайте, дорогой, думайте.
Гвоздем крокодильей программы был гражданин во фраке и цилиндре, явно бородкой и прекрасными очами напоминавший Ржевского. Заграничный двойник Ржевского вообще варился в крокодилах, погруженный по пояс в зубастую, хвостатую их массу. Ни рук, ни ног у него не было, и крокодилы ухмылялись под надписью: «Заходите к Полю!»
На полках штабелями лежали крокодилы из пластика, дерева и стекла; надкушенные, из раскрашенного хлеба изделия эквадорских умельцев. Последний и самый яркий крокодил — дутый, свисал с лампы.
— Да, — кивнул Ржевский, — они их любят.
— Кто кого?
— Мина. И ее дочка. Ей пять. Она любит крокодилов.
— А слонов? Или, скажем, мамонтов?
— Не замечал.
— Ну? Так вы подумали? С вашей внешностью, дорогой, у вас, как бы это сказать…
