Бедняга Янсен (мой главный пациент, так же как и Торнквист) был особенно взволнован, и когда прощался со мной, то все его лицо искривилось, точно он хотел заплакать. Я сделала последнюю попытку отговорить его покинуть нас, но все было напрасно. Боюсь, что он не выдержит и недели. Возможно, что его спутникам придется бросить его на произвол судьбы. Он сознает это, но все-таки решил идти. «Иначе я с ума сойду», — говорит он. А ведь Бострем — человек решительный и прямо объявил, что берет с собой только сильных и здоровых людей. (Не могу, сразу не оговориться, что Альбанов брал в ледовый путь всех желающих. Того же вернувшегося потом на «Св. Анну» старика Анисимова. Впрочем, конечно, он при всем желании не мог взять самых больных. — М.Ч.) «У кого же не хватит силы продолжать путь, то...» — и, не закончив своей фразы, он сделал выразительный жест рукой.
— Грубый человек этот штурман, — говорил мне не раз Торнквист. — Остерегайтесь его, держитесь от него подальше.
Грубый человек! Возможно. Но во всяком случае энергичный. И к чему все эти предупреждения, эта забота обо мне? Очевидно, это только ревность. Дело в том, что начиная с последней зимовки отношение Торнквиста ко мне совершенно изменилось. Мы уже не те добрые товарищи, какие были раньше. За последнее время в его глазах я нередко читала какое-то колебание, быть может, даже скрытое признание, всегда, впрочем, быстро подавляемое. Бострем также заметил это и советовал мне остерегаться Торнквиста, которого он считает бессовестный эгоистом и гордецом. Какая, однако, это комедия в нашем положении! К сожалению, эта комедия грозит превратиться в драму. Чем-то все кончится».
Запись следующего дня: «Снежная буря. Невозможно выйти на палубу. Что-то поделывают теперь Бострем со своими спутниками среди ледяного поля? Сегодня утром капитан собрал всех оставшихся на корабле— вместе со мной тринадцать человек, стал говорить нам про создавшееся положение. Если лед будет продвигаться по направлению на запад, как это наблюдается вот уже в течение нескольких дней, мы будем двигаться приблизительно по тому же пути, как и «Фрам» в 1895—1896 годах, и через год или через полтора доберемся до открытого моря. Если же, наоборот, ледяное поле будет увлекать нас к северу, придется подумывать о том, чтобы в свою очередь покинуть «Эльвиру».
Покинуть корабль — предприятие, конечно совершенно неосуществимое. Впрочем, Торнквист знает это лучше чем кто-либо и прекрасно отдает себе отчет, что все, что он говорит, лишь одни пустые слова. Все наиболее сильные и здоровые люди уже отправились вместе с Бостремом. У нас же остались полуинвалиды или, в лучшем случае, ослабевшие люди. Да и сам командир, по-видимому, не набрался еще сил после долгой своей болезни. Сегодня по возвращении на корабль, после проводов ушедших, с ним снова сделался продолжительный обморок. Цинга, которой он страдал той зимой, сильно потрясла его организм, да и сердце у него не совсем в порядке. К счастью, настроение у него еще сносное. Вечером, едва очнувшись от обморока, он стал дразнить- меня и спрашивать, очень ли я жалею нашего милейшего штурмана, который мне так нравился.
