А Изотов растянулся во весь свой гигантский рост, закинул руки за голову и, глядя над собой, в небо, выгоревшее от июльской жары, вдруг крикнул бешено:
– Бабу хочу!
Молодой дернулся от этого истошного вопля и чуть было не порезался о штык, наточенный уже достаточно остро. Орлов же остался совершенно спокоен. Он привык к Изотову, терпя его, но обращался с ним в крайней степени осторожно, как с гранатой, в которой тлеет невидимый глазом фитиль. С одной стороны, вещь в воинском хозяйстве полезная, с другой – рвануть может в любой момент, да так, что неизвестно, кому больше достанется – чужим или своим. Пока что унтер молчал, но Изотов не унимался:
– Слышишь, Орлов! Как сказал этому губастому про перину, так внутри словно бы загорелось. Бабу хочу, большую и мягкую. А эти ходят, костями гремят, пыль только метут подолами.
– А те, которые армянки, оченно даже, дядя Изотов, в теле, – попытался подделаться ему в тон Поспелов.
– Цыц! – бешено рявкнул Осип. – Тебя кто спрашивал?! А ты что молчишь, унтер?!
Вместо ответа Орлов вытянул вперед штык, поглядел, как играют солнечные лучи на одной стороне лезвия, на другой, бережно обтер оружие о рукав мундира и вложил в ножны. Ему нечего было ответить Изотову. Он знал, что в том бушует с утра дурная кровь, потому как позавчера солдатам выдали жалованье за два месяца, и целые сутки батальон, все восемь сотен егерей с артиллерийской прислугой, гулял отчаянно, пытаясь развлечь себя, наградить за все прошедшие сутки нищенской, жалкой солдатской жизни. Так гулял, так веселился, что не только жители селения отсиживались в домах, за дверьми, запертыми, да еще и заложенными, но и офицеры не решались вмешиваться без особенной надобности.
«Слава богу, – думал Орлов, – что прошел праздник в общем-то тихо. Расслабились служивые без особенных происшествий. Случалось, конечно, и то, и другое, и третье, но ничего такого, что нельзя было бы уладить дополнительными дачами: деньгами или вещами, нужными в бедном хозяйстве». Сам он не пил, но понимал, каково сейчас приходится и Изотову, и другим воинам сорок второго егерского.
– Ну, если не бабу, – продолжал неугомонный Изотов, – то хотя бы вина. Слышь, унтер, знаю же, есть у тебя в мешке фляжка заветная. Налей стаканчик.
– Налил бы я тебе, Осип, – степенно ответил Орлов, чувствуя, что молчать далее становится невозможным. – Налил бы от всей души и тебе, и прочим. Но по такой жарище, мил-человек, пьяный ты немного утопаешь.
