Происшествие с Охотниковым она рассказала только одному человеку – Новицкому. И потому, что была уверена в его способности твердо молчать, и потому, что не хотелось ей тогда, ровно десять лет назад, отказывать милому, надежному человеку, не объясняя причины вовсе. Тогда она загадала – если он решится все-таки принять на себя эту ношу, значит, так хочет судьба, значит, быть по сему. Но не успел Новицкий решиться вымолвитьдаилинет, как вдруг появился Валериан, упрямый, решительный, яростный, не дал ей времени ни размыслить толком, ни даже признаться.
И теперь она колебалась – сказать ли мужу, что не он один повинен в длинной и неровной дуге их жизни, что и она тоже невольно сумела оказаться на дальнем полюсе существования, что все дальше отходит от центра общества, словно отталкивают ее силы невидимые, но весьма значительные и значимые. Но она понимала, что признаться – значит облегчить свою душу, но и нагрузить чужую еще одной тяжестью – ну, не совсем чужую, но все-таки не свою.
Резким движением она качнулась вперед, уже не заботясь тем, что простыня скользнула вниз к талии, обхватила Валериана за плечи и шею и, опрокидываясь, потянула его на себя, шепнув в ухо жесткую клятву на чужом, давно умершем языке:
– Куда ты, Кай, туда и я, Кайя…
В дверь постучали негромко, но требовательно. Валериан приподнялся на локте и крикнул недовольно:
– Ну что там тебе?!
– Ваше сиятельство, – зачастил Василий. – Офицер от его высокопревосходительства. Пакет от командующего.
Валериан прыжком перемахнул на пол, накинул халат и, завязывая кушак, повернулся к жене:
– Это не Алексей Петрович, это – Аббас-Мирза. Это персы, Софья. Это – война!..
III
Тахтараван – деревянная узкая клетка. Длина ее – меньше, чем рост человека, ширина – уже, чем его плечи. Лежать в ней можно лишь на боку и только согнувшись. Даже такому не самому мощному телу, что принадлежало пока Сергею Новицкому. Пока – потому что разъединить это тело с его душой пыталась желтая лихорадка. Болезнь страшная, мучительная, которая в трех четвертях случаев вела к исходу смертельному. Черной рвотой называли ее в Закавказье и Персии.
Темир открыл решетчатую дверцу, аккуратно расправил по дну подстилку, уже насквозь пропитавшуюся выделениями секретаря российского посольства, затем аккуратно положил на нее Новицкого. Голову поправил так, чтобы больной видел не бок вьючного животного, а местность, по которой его везли. Ноги согнул в коленях, дверцу завязал черным шнурком и властно хлестнул верблюда. Животное заревело недовольно, но начало подниматься, выпрямляя сначала задние ноги, потом передние. Тахтараван заколыхался, как при килевой качке.
