Донесение в Петербург, Артемию Прокофьевичу Георгиадису, могло уйти лишь из Тифлиса. Отчет для Ермолова тоже вряд ли смог бы оказаться в главном городе российского Закавказья раньше, чем туда доберется он сам, коллежский советник Новицкий. А между тем ему необходимо было дотянуться хотя бы до одного из своих начальников, чтобы тихо и внятно произнести короткую фразу: «Иран готовит войну». Никто не говорил прямо, что недоволен Россией, но ненависть к русским переполняла дома и шатры, выплескивалась на узкие улочки городов. Казалось, что ею был пропитан сам воздух – жаркий, тяжелый, липкий. Сергей даже не понимал, а попросту знал, что им надо уезжать как можно скорее. Но глава посольства, князь Меншиков[4], еще не старый, но осанистый генерал, словно поддувавшийся изнутри амбициями личными и государственными, все надеялся вытащить из шаха, из его старшего сына хотя бы стандартную формулу расставания. Заверений в лучших и искренних чувствах к императору Николаю, только что севшему на освободившийся трон. Новицкий бы не поверил ни Фетх-Али-шаху, ни Аббасу-Мирзе[5], даже если бы они поклялись в вечной дружбе с государем империи севера, но они не желали произнести ни одну из обычных, цветистых формул, и молчание шаха с наследником кричало о войне громче, чем топот тысяч сарбазов.
Камешек влетел в пустой оконный проем, ударился в стол и, отпрыгнув, мягко зашуршал по ковру. Новицкий быстро накрыл исписанные листы и одновременно дунул на свечку. Чужой человек был в саду, и он мог вслед камню отправить в комнату русского дипломата послание поувесистей. В темноте Сергей дотянулся до пистолета, положил его перед собой. Поставил между колен тяжелую трость, давний подарок Георгиадиса, потянул за набалдашник, проверил – легко ли выходит из жезла узкий, плоский клинок. Теперь он готов был ждать.
Уже не один, а горсть камешков полетела из сада; кусочки песчаника застучали по стенам, рассыпались по столу; один угодил случайно в чернильницу, и Сергей больше почувствовал, чем увидел, как опасно накренился сосуд, и едва успел его подхватить.
Послание читалось так же отчетливо, как если бы кто-то прокричал его в рупор или простучал в барабан. Новицкий заткнул пистолет за пояс, подхватил трость и поднялся.
Во дворе было не так уж темно, как казалось ему из комнаты. Луна поднималась над городом, и тени от деревьев темнели на земле, тянулись к стене, к двери, к ногам Сергея. Он задержался, давая глазам привыкнуть к ночи, но через полминуты еще один камешек ударился в стену, подпрыгнул у ног и затих.
