Вот у самого истока Волхова, на холме высоком, стоит идол грозного бога. Из дерева истукан сделан, и сделан-то как! Грубо, неуклюже, и подобия человеческого не узнать в нём, а чтят его все славяне приильменские, и свято чтят - высшим из богов его считают, и за всякое своё прегрешение кары тяжкой от него ждут.
Когда появился этот истукан на холме, никто не помнит.
А служители Перуна молчат, ни одним словом не обмолвятся, только для жертвоприношений время от времени созывают они народ славянский и пред истуканом приносят свои кровавые жертвы.
Но Перун велик и ужасен только для славян. Только они одни почитают своего грозного бога, страшатся проникнуть в заповеданную рощу, подойти без разрешения его служителей к холму, на котором высится его истукан.
В самой глуши рощи, на берегу вечно шумящего бурного Ильменя, в чаще, куда даже и жрецы Перуна не заходят, поселился человек…
Лесные великаны сплелись своими могучими ветвями над его шалашом. Их листва совсем закрывает убежище смельчака, кругом высокая трава по пояс, не кошенная веками, также скрывает его в те моменты, когда он выходит на вольный воздух.
Стар с виду этот одинокий обитатель заповеданной рощи. Высок он ростом, широк в плечах, лицо его, посеревшее от палящего зноя и холодных ветров, покрыто глубокими шрамами, длинные седые усы как бы двумя змеями свешиваются на богатырскую грудь, а серые глаза смотрят весело и задорно.
Лишь только над Ильменем разразилась буря, старик вышел из своего шалаша. Мрачно и тихо в лесу.
Там где-то грохочут, далеко-далеко, несмолкаемые раскаты грома, разрывает покрытое чёрными тучами небо молния, воет без устали ветер, а здесь же всё спокойно.
Птички только приумолкли да попрятались в гущину листвы, а лесные великаны при каждом новом порыве ветра только слегка покачивают своими зелёными макушками, не пропуская вниз на землю крупных капель ливня.
В эту бурю странный обитатель заповеданной рощи чувствовал себя гораздо безопаснее, чем в самый яркий летний день. В бурю сюда не забредёт никто. Там, на Перыни, жрецы заняты у своего истукана и им не до того вовсе, чтобы забираться в эту глушь, а никто другой, кроме жрецов, сюда и шагу не сделает.
Старик, продравшись сквозь чащу сросшихся кустов, выбрался на самый берег разбушевавшегося озера.
Стоит он и смотрит в покрытую пенящимися волнами водную даль, С наслаждением вдыхает он полной грудью сырой воздух, прислушивается к раскатам грома, с блаженной улыбкой смотрит на прорезывающую тучи молнию, и вспоминается старику другая, более близкая, более дорогая его сердцу картина…
