Однако в зале не было непосвященных. Были сторонники двигателей водяного охлаждения и были их противники. Сторонников числилось гораздо больше, и это все знали. Лучше всех знал об этом сам Микулин. Он отлично понимал, что в этой аудитории любое его слово на вес золота.
Аркадий Дмитриевич слушал Микулина с двойственным чувством. С одной стороны, ему очень импонировал этот выдающийся инженер, яркий конструкторский талант, племянник Жуковского. С другой стороны, никак не удавалось отделаться от странного ощущения, будто он, Микулин, заблуждается, и знает об этом, но уже не в силах остановиться и тем более свернуть со своего пути.
Это было навеяно какой-то мимолетной мыслью. Сама мысль ускользнула, а ощущение осталось.
Все же Аркадий Дмитриевич не хотел давать волю чувству. Он больше доверял разуму и предпочитал опираться на достоверные факты. А фактов у него не было.
«Слишком много нетерпимости, — укорял он себя. — Если открыть шлюзы, то это милое качество может все затопить. В конце концов, почему не могут сосуществовать водяные и воздушные двигатели? Только слепому не видно, что „водянка“ служит большую службу. А раз так, значит, она нужна.
Даже хорошо, что у „воздушки“ есть антипод. Борение не будет академическим, беспредметным. А оценки, как всегда, расставит само время…»
Охладив себя этим рассуждением, Аркадий Дмитриевич стал приводить в систему мысли, которые намеревался высказать. Он понимал, что судьба двухрядной звезды будет во многом зависеть от того, как он обоснует здесь свою идею. Нужно выразить самую суть, принцип и заключить сопоставлением с однотипным, скажем, американским двигателем.
Сверкнув стеклами, прикрывавшими глаза, Молотов объявил:
— Товарищ Швецов Аркадий Дмитриевич, главный конструктор Пермского моторостроительного завода.
Аркадий Дмитриевич легко поднялся со своего места и направился к столу. По пути он перехватил брошенный на него Сталиным взгляд, и приготовленная было начальная фраза словно растворилась в памяти, никак не удавалось ее вспомнить.
Овладев собою, он обрел равновесие, и уже ничто не могло его смутить. Здесь у стола, а не на трибуне, не надо было напрягать голос, зал хорошо слышал спокойную речь. По существу, предлагалось поразмышлять вслух, и это было по душе.
Едва Аркадий Дмитриевич заговорил о двухрядной звезде, он почувствовал себя в фокусе множества глаз. И конструкторы, и военные летчики сразу поняли, что речь идет не о «дежурном блюде», а о чем-то таком, что предлагается в противовес микулинской школе. Это было интересно само по себе, но тем более потому, что идея была не московского, а периферийного происхождения.
