В следующий миг человек, сидевший у него на груди, отчаянно взвыл, оружие упало на землю, он прижал к лицу руки, вскочил и, спотыкаясь, бросился прочь, ломая кусты и продолжая вопить.
Лестиг пошарил вокруг, нашел очки, надел их и обнаружил, что лежит на костыле. С его помощью встал — так слаломист опирается на палку во время сложного виража.
Лестиг захромал в сторону заднего крыльца соседнего дома, обошел его и оказался перед пустыми машинами, стоящими у подъездной дорожки, фары по-прежнему заливали дом грязноватым тусклым светом. Он скользнул за руль, сразу понял, что этим автомобилем управлять не сможет, выбрался наружу, подошел к другой машине, с облегчением разглядел автоматическую коробку передач и тихонько открыл дверцу. Усевшись за руль, повернул ключ зажигания. Двигатель заурчал, а из-за дома показались темные силуэты.
Когда они выскочили на улицу, Лестиг уже уехал.
Он сидел, погрузившись в беспросветный мрак, сидел в украденной машине. Перед домом Терезы. Не перед тем домом, в котором она жила, когда Верной Лестиг ушел на войну три года назад, а перед домом человека, за которого Тереза вышла замуж шесть месяцев назад, когда имя Лестига впервые появилось на первых полосах газет.
Он подъехал к дому ее родителей, но там было темно. Он не мог — да и не стал бы — врываться туда, но ему удалось заметить записку на почтовом ящике, для почтальона, чтобы тот переправлял письма, адресованные Терезе, по новому адресу.
Лестиг сидел и барабанил пальцами по рулю. Правое бедро болело после падения. Рукав рубашки был оторван, а на левом плече осталась длинная, неглубокая царапина, которую он получил, продираясь через кусты. К счастью, она уже перестала кровоточить.
Наконец он выполз из машины, засунул под мышку костыль и, качаясь, точно набравшийся матрос, заковылял к двери. Над белой пластиковой кнопкой звонка была прикреплена блестящая табличка, на которой вычурными буквами красовалось выгравированное имя: «ХОВАРД». Лестиг нажал на кнопку, и где-то далеко в доме послышался мелодичный звон.
Тереза была в голубых хлопчатобумажных шортах и старой мужской рубашке, когда-то явно принадлежавшей ее мужу.
— Верн… — ее голос пресекся прежде, чем она успела сказать: «Ох», или «Что ты…», или «Мне сказали…», или «Нет!»
— Можно войти?
— Уходи, Берн, мой муж…
Изнутри дома донесся голос:
— Кто там, Терри?
— Пожалуйста, уходи, — прошептала она.
— Я хочу знать, куда уехали мама, папа и Неола.
— Терри?
