* * *
Через пару недель ко мне на почту сваливается письмо: «Вы, наверное, возмущены тем, как вас представили на процессе. Мы можем вам помочь представить дело в истинном свете».
И адрес скандальнейшего, грязнейшего, бесстыднейшего таблоида.
Пять раз усаживаюсь писать ответ: я не возмущена и не поражена тем, как меня описывали на процессе.
Это вообще не имеет отношения к делу.
Я возмущена и поражена, что судья терял время и копался в блокнотиках, вместо того, чтобы отнести две пробирки в лабораторию на анализ.
В две секунды вопрос был бы решен.
Я возмущена и поражена, что судья, отпустивший гулять по улицам человеческую бомбу, начиненную смертельным вирусом, пошел домой, потрепал своих детей по волосам и лег в кроватку, довольный собой.
Но я не отправлю письмо.
Пару дней мы взвешиваем, сколько стоит честное слово такого журналиста — честное слово не разглашать имена и не публиковать фотографии.
Потом до нас доходит.
Цена этому слову — пшик.
Так я и не прославилась всенародно.
Макс выходит на кухню, брякает кружками необычно долго, открывает ящики.
Бряк! Шшшу! Звуки становятся более злыми. Звуки хотят, чтоб их услышали.
Это громкое, показное «кхе-кхе» — берет меня за шкирку и переносит в другую вселенную.
Я жду, медлю, злость и желание внимания копятся в воздухе, спичку поднеси — будет взрыв… Все. Дольше ждать нельзя.
— Бряк!
Все. Надо выйти.
— Ну что там? — самым невинным, «я только что проснулась и ничего не знаю» голосом.
Он уже все нашел. Сидит с кисло-обвиняющим видом. Как-то сразу скособочившись внутри свитера так, что видно — ему хреново. Рукава висят. Ворот на одну сторону. Медведик.
Таблетка прыгает в стакане.
— Начинаю заболевать.
Ни разу не было, чтоб аспирин спас. Маленький бесполезный ритуал.
— Пожааалуйста, не заболевай!
Идет в комнату, ложится на постель, в халате поверх свитера. Может, и не заболеет. Ждет.
— Я выходить уж сегодня не буду.
Но пока — не постельный режим.
Домываю посуду. Вешаю на мойку желтые перчатки. Правая порвалась. Правая рука — парнАя, мокрая, сморщенная. Не забыть купить перчатки.
— Что тебе купить?
— Все!
Список еды как стихотворение, белое. Белое, скучное.
Курица.
Каша.
Сок.
Прихожу, ставлю сумки в коридоре:
— Ты как?
Выходит из комнаты, хмурится:
— Я? Все так же.
И, конечно, про перчатки забыла. Опять надеваю старые. В правой — хлюпанье воды.
И ночью — шум, шорох из комнаты. Потом — молчание. Лежит, смотрит в стенку. Ждет.
Ночные часы расплываются, как чернила на промокашке. Доползают до краев дня.
