А Брянск — город бандитский, разбитной.
Я бегаю на танцы, иногда уже и вино пью. Меня тянет к людям с сомнительной репутацией — ума-то нет. Мои амбиции растут, как на опаре. И вот уже ростовчане меня предостерегают:
— Коль, ты плохо кончишь! Учись! Окончишь институт — все будет! И развлечения будут!
Да где уж там…
Правда, видел я потом на зонах людей и с двумя дипломами о высшем образовании. Но это — судьба. Каждый роет себе что-то: кто — окоп, кто подкоп, а кто и просто глазами хлоп.
И все же, все же…
Техническим специалистом, своим молодым и стареющим львам, советская власть платила катастрофически мало. До жалкого, до ничтожного, до умопомрачительного мало. Она принуждала их, свою гвардию, химичить, а когда надо — умела закрыть на это глаза. Старшим техником без высшего образования я получал восемьдесят рублей чистых. Инженером — девяносто, но за вычетом 10 % — восемьдесят один рубль.[15] И это тоже во мне позже аукнулось и легло кирпичиком в фундамент криминальной биографии.
8
И побежал я из Брянска в Москву, куда никак нельзя было попасть иначе, как через фиктивный брак — лимит уже отменили.
Был 1963 год.
Человек ежечасно стоит перед выбором. И каждый его последующий миг следствие выбора слова, вещи, дела, товарища, жены. Так вот я и подумал: если жениться, то на москвичке. И не то, что это был план, но что-то похожее на выбор жизненной магистрали.
В Москве мир пошире и можно жить поближе к своему заочному институту и к очагам культуры. Даже если ты и не замышляешь погреть руки у этих очагов. А там видно будет, думал я, уже имея московских знакомцев среди своих студентов и зная немного чарующий флер столичной жизни. Товарищи-студенты и нашли мне невесту для фиктивного брака. Она была буфетчицей в ресторане "Балчуг". Морально я уже созрел для двойной жизни, только еще не сознавал этого, как сознаю сегодня, по прошествии каторжно тяжелых своих лет.
9
Есть в жизни, наверное, каждого человека дела, которые он ощущает, как бесчестные и даже позорные. Будь он даже профессиональным мошенником, как я, у него все же есть понятия о своеобразной пусть, но этике. Так теперь называют то, что раньше называли совестью. И пусть простит меня Читатель, если самое начало моей криминальной карьеры я оставлю затемненным и не озвученным, поскольку оно не кажется мне достойным внимания. Мне достаточно церковного покаяния и церковной исповеди, чтобы не загружать любознательного читателя подробностями своих юношеских безобразий.
