Во время воздушной тревоги мы все обычно сидели в квартире Карандеевых или прятались в сарае, потому что бомбоубежища у нас не было.
— Почему это нечего? — обиделась я.
— Чего ты ее гонишь? — спросила Аська. — Сейчас все уже кончится…
— Конечно, — подхватила я, обрадованная Аськиной поддержкой.
Аська взглянула на небо, потом перевела взгляд на крышу. Глаза ее сузились.
— Ох, — сказала она с яростью, — мне бы хотя одного фашиста вот сюда, в руки, я бы показала ему небо в алмазах!
Вскоре мы слышали громкий, ясный голос диктора, повторявший одни и те же благодатные слова: «Отбой. Угроза воздушного нападения миновала. Отбой».
— Побегу. — Аська дробно застучала по крыше каблуками. — Дочка заждалась небось, и сам должен сейчас прийти…
В небе по-прежнему бродили длинные, ослепительно блестевшие лучи прожекторов, и при их свете я отчетливо увидела лишь лицо Витькиного отца, обращенное к сыну. Оно было спокойным, это усталое, немолодое лицо. Он снял очки, совсем как Витька, подышал на них, потом надел снова. Он был удивительно схож сейчас со своим сыном — та же ироническая складка губ, такие же слегка удивленные глаза с притаившейся в глубине чуть заметной невеселой усмешкой.
— Витенька, — сказал он, — я все никак не могу поверить, что сегодня последний день…
— Начинается! — насмешливо протянул Витька. — Мелодрама «Прощанье на крыше», действие первое… Иди лучше домой, там твой новый щенок скулит.
Губы его улыбались, но взгляд, брошенный на отца, был задумчивый, озабоченный, словно не отец, а он, Витька, был старшим.
— В два месяца скулить еще положено, — отозвался Евгений Макарович.
Я тихонько дернула Семена за руку:
— Пошли…
— До вечера, — сказал Витька.
Мы гуляли с ним по Мытной, по Шаболовке, завернули на Донскую и прошли ее всю, вплоть до Донского монастыря, потом повернули обратно и снова ходили по улицам и переулкам.
Было темно, нигде, ни на каких улицах, ни в окнах, ни единого огонька. Молчаливые прохожие шли нам навстречу и проходили мимо, по мостовой проезжали машины с синими, затемненными фарами. В небе тяжело висели надутые туши аэростатов.
— Ты заходи к отцу, — сказал Витька. — Когда-никогда выбери минутку, забеги к нему…
— Конечно, буду заходить…
— Ему без меня очень одиноко, — сказал Витька. — Мама умерла, и он как-то сразу одряхлел тогда, знаешь, вдруг, в один день, стал стариком.
Мы снова замолчали.
— Что собираешься делать? — спросил Витька.
— На завод пойду, мы с Дусей Карандеевой будем вместе устраиваться…
