О, Савонарола нашего города, думаю я, какой город, такой и проповедник, думаю я, и хохочу, и бутерброд не лезет мне в глотку, а кофе расплескивается по столу.
Твое копье разит без промаха.
Как и мое, хе-хе.
Никто никогда не спрашивал меня, я ли убил тех девушек. Была ли их кровь похожа на жидкий вишневый крем, вытекающий из надкусанной конфеты? Морщил ли я нос от запаха их отслаивающегося жира, желтого, как вареная утиная кожа? Выбрал ли я этих двоих, потому что они казались мне похожими на меня?
Мы не верим в то, что видим: мы видим то, во что верим. Если бы я сказал вам, что я не знаю ответов на эти вопросы, поверили бы вы мне?
Девушки приходили во сне. Клюквенные губы, потные груди, необъятные зады, кожа источает сладчайший аромат – аромат фломастера, который только что лизнули. Но еще прежде демон неутолимой похоти овладевал моим духом и телом. Он виновен, не я! Он, а не я обретал свободу, вырываясь из плена дряблых складок, и мчался за ними, точный и безжалостный, как стрекоза.
Предлагаю замять для ясности вопрос, по душе ли мне то, что он творил. Чтобы ответить на него, сперва стоило бы определить, где заканчивается моя душа и начинается его. Способны вы на это? Тогда закупорьте себе глотку своими вопросами.
Оба раза, проснувшись в своей постели, я безуспешно искал следы содеянного. Демон умнее меня. Пятна на простыне я застирывал, хотя вряд ли они могли служить доказательством чего бы то ни было, кроме того очевидного факта, что на кровати спал мужчина. А больше ничего не находилось. Сосущий жар в моих чреслах, отпечатавшаяся на изнанке век тающая память об алчных соитиях, эхо стонов и сытого смеха того, кто высвободился из меня, – что из всего этого вы хотите пришить к делу? Я всего лишь видел сны, а когда просыпался, шел и смотрел утренние новости об убийстве.
Но как же до обидного мало я помню!
Урок номер четыре: если задумаете убить кого-то, непременно захватите блокнот. Вам потом пригодятся ваши маленькие заметки на полях.
Полиция бездействовала. Я следил за тем, что пишут в газетах. Кажется, больше всего они жаждали уверовать в то, что бедные девушки сами вспороли себе животы, отрезав до этого кое-какие фрагменты тела, отличавшиеся избыточным весом.
Пригоршня шума, щепотка истерики, два грамма паники, и все стихло.
Я хотел орать, трубить, подобно взбесившемуся слону, ломиться, топча их замшелые мозги многотонной ступней истины. Ступня истины, бивень правды… К черту эту лажу. Мой трусливый город бросал мне вызов, притворяясь, что ничего особенного не происходит, за исключением того, что две девицы, книжные черви, посетившие наш тихий край, чтобы побродить с томиком де Мюссе по дубовым рощам, столь живописным в это время года, отчего-то сдохли в луже собственной крови (как будто можно сдохнуть в луже чужой, а впрочем, почему бы и нет, детка) и местами выглядели так, словно их приготовили на продажу взыскательному покупателю. Три кило мяса, немножко костей и чуточку сала, будьте любезны, оно придает нежный вкус, если не переборщить.
