— Так точно.
— Военный?
— Доводилось.
— Паспорт покажешь?
Он протянул ей документ.
— О, да разве ты москвич? — засмеялась она, отыскав прописку. Там был указан подмосковный городок Руза.
Сговорились на четыреста рублей в сутки. Расположившись на новом месте, он перекусил предложенным хозяйкой обедом и некрепко задремал. Когда очнулся, увидел, что небо начинает выцветать в закатное золото. При закрытых окнах в комнате было тихо: доносилось лишь куриное кудахтанье да шелест сада.
— Надо хоть на море сходить искупаться, — сказал он.
— Да я разве не знаю? — скептично отозвалась Марина. — Ты хочешь остаться. Хочешь, чтобы чертов Кузьма снова втянул тебя в это.
— Втянул? Нет уж…
— Тебе стыдно перед ним. Несмотря ни на что! Несмотря на то что из-за него нас разлучили!..
— Марина, пожалуйста! — Стрельцов с трудом удержался от крика.
— А что же ты ничего не делаешь? Что тянешь? Тебе хочется обратно в его отряд, правда? — Марина опустилась на постель и закрыла лицо руками. — Ты все знаешь, что надо делать, но нет, мы здесь уже столько дней… С войны так легко не сбежишь, да? Ты хочешь обратно, под его команду. У тебя совесть…
— Нет, не хочу! — Стрельцов взорвался. — И вообще, прекрати мне говорить, что я хочу, а чего не хочу!
Марина не стала спорить дальше. Она поднялась, посмотрела на него прямым взглядом, без укора и вопроса. Она и так знала все ответы. Затем поджала губы, и легкий теплый сквознячок развеял ее.
Егору не давал покоя художник. Одиннадцатого мая он пристал к Кузьме, едва тот вернулся в поселок от городского ветеринара, и принялся за свое.
— Кузьма, это не шутки! Мы должны разобраться. Это святотатство, грех!
— Дао чем ты? — Кузьма действительно не сразу понял.
— Как о чем?! Художник! Нестор! Пидарас!
— То, что он пидарас, я уже услышал, — устало ответил Кузьма. — Мне что, по-твоему, заняться больше нечем?
Егор остановился. Кузьма в сопровождении Борьки пошел дальше, от автобусной остановки к своей машине. Все, кто узнавал его (то есть почти все местные), шарахались, давали дорогу.
— Что происходит, Борька?
Пес внюхивался, но от людей не пахло ни гневом, ни жестокостью, и он ничего опасного не примечал. Он не был маленькой забитой шавкой — запах страха не возбуждал в нем ненависти.
— Привет, Кузьма! — Никита стоял возле машины ветерана, облокотившись на багажник.
— Здравствуй. Раздобыли?
— Обижаешь! Батя все достал, когда узнал, что ты просишь. Уважает.
— Хорошо. Спасибо ему.
