— Ты это сегодня понял?
— Ну, не только сегодня. Я понял, что на гражданских надежды нет. Посмотри на Санька — ссучился. Посмотри, сколько черных по поселку. Думаешь, у них проблемы с оружием? Если что, они нас вмиг порешат! В общем, я предлагаю купить винтовок, пистолетов, гранат бы еще. И смотреть в оба.
— Что-то мне это напоминает, — после паузы сказал Павел.
— Что?
— Начало ополчения в Одессе.
Позже пришли Петр и Егор. Кузьма рассказал им о своей идее. Никто не согласился, но и спорить не стали. Все ощущали яркую, беспокойную мощь ветерана, и его сила казалась убедительнее правды. А главное, никто не хотел возражать и остаться в меньшинстве и тем более в одиночестве. Добывать оружие взялся Никита.
Уже начинало смеркаться, поэтому занялись починкой крыши. Кузьма устал и решил не идти домой ночевать. Павел остался с ним в хижине. Борька сторожил на крыльце.
— Скажи, — спросил Павел, когда темнота поглотила домик, — ты точно сможешь этим управлять?
— А чего бы мне не смочь? — удивился Кузьма. — На фронте как-то управился четыре года, и тут управлюсь.
— Я о другом. Мы тогда тоже вооружились, защищаться собрались. А получилось — сам знаешь что. Война на четыре года: котел, осада, вокзал этот… Теперь руины вместо города.
— Да нет. Я не для того. Мне кровь не нужна. Просто я сегодня вел эту девочку и не ощущал себя в безопасности. Разве ты не понимаешь?
— Я тут чужой. Поселок же не мой.
— Вот именно. Мне тоже тут не по себе, хотя поселок мой! Нет, Паш, я тебя ни во что не втягиваю, ничего не заставляю.
— Да я не говорю, что ты тянешь. Спрашиваю, удержишь ли ты это. Вот с Саньком — что ты будешь с ним делать?
Кузьма задумался.
— Не знаю. Я пока только злость чувствую. Но Санек хороший мужик, хоть и ссучился. Пусть живет как хочет. Присматривай за ним.
Они замолчали, но оба еще долго не спали. Близкий шум моря был мирным, гроза давно ушла за холмы. Но в эту ночь каждая разбивающаяся о берег волна усиливала тревогу, словно та была музыкой, а волны — струнами, которые снова и снова, бесконечное число раз, повторяли мелодию.
Когда Стрельцова начинали поглощать кошмары, когда он начинал чувствовать, что вот-вот рот его взорвет крик, а из глаз брызнут ярость и слезы бессилия — от невозможности спасти, невозможности убить, — с периферии сна на выручку приходил голос Марины, убаюкивающий, ласковый, похожий на прибой мирного моря. Она словно обнимала его, оказывалась всюду и убеждала: «Артем, не бойся, не бойся, мой милый, маленький, Артем». И кошмар, не исчезая полностью, делался просто плохим сном.
