«Ну, что, зашились?! Кишка тонка! Истопниками в бойлерную идите!»
И собрания, и наряды еще можно как-то перетерпеть, но эти взгляды коллег шахтеров, их высказанные и невысказанные укоры переносить будет обидно и больно. Зачастит в забой начальство, пойдет суета, толчея, работать придется с нервотрепными перегрузками.
А вот и они, сменщики. Впереди всех, шурша пересохшими брезентовыми штанами, шел Дутов. Глазок коногонки держал в руке и шарил им по боковинам выработки, будто что-то искал. Он всегда делал так, и каждый раз его спецовка издавала звук трущихся друг о друга кирпичей, все в бригаде знали об этом, вначале подсмеивались, потом привыкли — такая уж у человека походка. Ростом Иван был невелик, но суетлив и задирист.
Сзади двигались еще три ярких луча. Свежезаряженные аккумуляторы калили лампочки на всю мощь. Справа шел Кошкарев. Его тоже можно было безошибочно узнать на расстоянии видимости луча коногонки. Он и на поверхности ходил низко опустив голову, но там это, как ни странно, не так бросалось в глаза, как здесь, в шахте. Съехавшая на лоб каска с глазком светильника высвечивала впереди четкий крут, и казалось: Кошкарев, идя по штреку, только тем и занят, что изо всех сил старается догнать убегающий светляк и наступить на него. Над Гаврилой подшучивали.
«Ты как Олег Попов в цирке. Тот ладошками свет в кучу сгребает, а ты ногами затоптать норовишь».
«Что же мне, в кровлю светить прикажете? В цирке светло, тепло и мухи не кусают, а тут без божьей помощи лоб расшибить можно», — полушутя, полусерьезно отговаривался шахтер.
Чуть сзади конечно же мерцала коногонка Чернышева. Ее свет так же спокоен, уравновешен, как и он сам. Светит нацеленно, ровно, не мельтешит зря по сторонам, не обращает внимания на мелочи, сосредоточена на главном.
Четвертым был, вероятно, Гриша Ефимов, недавний пэтэушник с длинной, как у гуся, шеей. В его походке было что-то прыгающее, будто шел он по батуту или, дергаясь на своем оркестрантском стульчике, отмерял шаги в такт ударам по здоровенному белому барабану.
— Так, так… — подойдя, проговорил Дутов и начал деловито вставлять глазок коногонки в каску.
— Здравствуйте, во-первых, — Михеичев будто укорил его и вместе с тем извинился.
— Не за что здравия-то желать, — Дутов, не сумев вставить глазок, снял с головы каску и завертел ее в руках.
— Ты пойди Семакова спроси! — выкрикнул, не сдержавшись, Гайворонский.
— Я твоего Семакова знаешь где видел!.. — зло, но тихим голосом сказал подошедший Кошкарев.
