Башни, грудные забрала кругом человеческой кровью
Были обрызганы с каждой страны, от троян и ахеян.
Но ничто не могло устрашить ахеян; держались
Ровно они, как весы у жены, рукодельницы честной,
Если, держа коромысло и чаши заботно равняя,
Весит волну, чтоб детям промыслить хоть скудную плату, —
Так равновесно стояла и брань и сражение воинств
Долго, доколе Кронид не украсил высокою славой
Гектора: Гектор ворвался в твердыню ахейскую первый.
(«Илиада», XII, 430–438)
Поймем правильно эти стихи: боги жонглируют нами, и, если чья-то судьба им кажется слишком тенденциозной, они выдвигают нового героя. Гомер часто возвращается к этой идее. Люди являются переменной величиной в игре богов. В общем, мы располагаем своей жизнью, а боги располагают нами.
Гомер испытывает все возможные способы развития событий. В песни XIV эта техника напоминает щелчок по носу. И в этом гений Гомера: его воображение не скудеет даже тогда, когда он описывает уже многократно повторяющуюся ситуацию. На этот раз речь снова идет о контратаке ахейцев, приводящей к тактическому перелому.
Гера решает обольстить Зевса, попросив помощи у Афродиты. И вот эти богини неба и земли обмениваются одеждами, и Гера жеманничает перед Зевсом, чтобы тот угодил в ее сети: «ныне пылаю тобою, желания сладкого полный» («Илиада», XIV, 328). И дальше следует сцена вполне человеческой любви, даже слишком человеческой, то есть – смехотворной.
Зевс занят шалостями с Герой, и богиня посылает Посейдона помочь ахейцам получить небольшую передышку в осаде Трои.
Взбешенный таким оборотом, Зевс наводит порядок в соотношении сил, восстанавливая паритет враждующих линий. Эти бесконечные наступления и отступления войск напоминают абсурдные действия Первой мировой войны, в том виде, как ее описывали Юнгер, Барбюс или Женевуа[14], когда армии тратили несколько месяцев, теряя тысячи солдат, на завоевание пары десятин грязной земли. В чем же отличие? Солдаты Первой мировой не носили ни оружия из бронзы, ни блестящих шлемов. Но, вероятно, злополучные боги все еще вершат свои дела над полями сражений.
И тут наступает развязка ахейских невзгод. Стены вот-вот поддадутся напору. В «Илиаде» стена символизирует собой защиту и суверенитет, но также – некий предел, данный обществу. Стена, как и всякая граница, является драгоценным сокровищем, и это великое несчастье, если в ней открывается брешь. Две тысячи пятьсот лет спустя после Гомера ревнителям плоского мира, без наций и без границ, следовало бы присесть в уютной тени какой-нибудь крепостной стены и поразмыслить об «Илиаде»:
