Из Казанлыка Левский отправился в Пловдив, посетил Найдена Герова и показал ему воззвание. Деятельность Левского не произвела благоприятного впечатления на Герова. Он не верил в то, что народ может сам добыть себе свободу, и считал, что следует отдавать все силы делам культуры и образования и ждать, пока Россия освободит болгар силой оружия или дипломатии. Последовал новый обмен письмами между Геровым и Христо Георгиевым, 30 мая 1869 года Геров сообщает: «Шесть или семь дней назад Дьякон уехал. Здесь, как и всюду, он показывал воззвание на болгарском языке для болгар и с печатью временного правительства, и другое на турецком языке, для турок, но от обоих у него с собой всего по одному экземпляру, так что он только показывал их, но никому ни одного не оставил. Я их видел. Турецкого прочесть не мог, но болгарское ничего не стоит; это пустое дело, и я опасаюсь, как бы иные простые души не были введены им в заблуждение и сбиты с пути, да еще и других не вовлекли бы в беду. У меня есть и другие опасения. Куда Дьякон ни явится, он всюду просит денег на расходы; будем надеяться, что он не обманывает людей для того только, чтобы выманить деньги».
Еще менее лестен отзыв Георгиева о Левском в письме, написанном в тот же день: «Дьякон — тот человек, что пишет Райнову фальшивые письма, чтобы тот мог препоручить себя хорошим шпионом; Дьякон того же поля ягода и оба они отца родного продадут за деньги».[74]
Переписка Герова с Георгиевым показывает, как углубилась пропасть между «старыми» и «молодыми» и как обострились их отношения с предыдущей осени, когда «молодые» отказались подписать телеграмму, посланную «старыми» Парижской конференции европейских держав. Телеграмма призывала к созданию автономной Болгарии, которой правила бы национальная ассамблея, избираемая в два этапа и ратифицированная султаном. Ее авторы всеми силами постарались подчеркнуть свое высокое положение в обществе и вытекающую отсюда полную непричастность к каким-либо бунтовщическим подстрекательствам, Этим они глубоко оскорбили хэшей, последовал открытый конфликт, и всякое сотрудничество между ними стало невозможно. Левский бесспорно принадлежал к «молодым», но это еще не означало, что все зажиточные люди для него были одним миром мазаны. Он хотел дать каждому человеку возможность участия в своем деле и прилагал большие усилия к тому, чтобы привлечь к делу революции людей, показавших свой патриотизм в делах просвещения и церковной борьбы. Мало того — он говорил с ними не как проситель, а как человек, удостаивающий их неоценимой привилегии.
