Не плачь ты, мать, не кручинься,
что сделался я гайдуком.
Гайдук теперь, бунтовщик я,
тебя, бедняжку, покинул
в печали за первое чадо!
Но, мать, кляни, проклинай ту
турецкую черную силу,
что юношей прогоняет
с родной стороны на чужбину,
чтоб нам пришлось там скитаться
без крова, любви и счастья.
За то ты меня и жалеешь,
что молод погибну, быть может.
Ах, завтра переправляюсь
через Дунай белый, тихий.
Ну что же делать, родная,
коль мне ты сама подарила
мужское юнацкое сердце,
которому не стерпеться
с туретчиной, если глумится
она над отеческим кровом,
где ты меня грудью кормила…
…Если мать бунтаря услышит, что он погиб, не нужно ни оплакивать его, ни проклинать; пусть она научит младших братьев, как стать борцами и занять его место. А может быть, он вернется живым вместе с четой, с золотым львом на шапке и знаменем в руке. Тогда пусть мать вместе с любимой наберет цветов и душистой герани[65] и украсит венками головы и винтовки юнаков, ибо потом их снова ждет разлука:
Тронулась наша дружина,
путь ее страшен, но славен!
Быть может, погибну в битве,
но хватит мне той награды,
что скажет народ когда-то:
«Он умер, бедняга, за правду,
за правду и за свободу!»
[66]Скоро Левский покинул Ботева, чтобы вернуться в Болгарию, — но не с четой. Он скорбел о близком друге — Карадже и убеждал «молодых», завсегдатаев «Братской любви», в необходимости какого-то рода внутренней организации в Болгарии. Однажды Левского выслушал Ценович и потом сказал:
— Раз ты так думаешь и убежден, что таким образом добьешься успеха, почему ты здесь? Поезжай в Болгарию и выполняй свой план на деле. Я совершенно с тобой согласен, что только внутренняя организация принесет добрые плоды. Четы — я и тут согласен — могут только выразить протестацию да показать время от времени, что мы, болгары, существуем как народ. Иной пользы от чет ожидать нельзя. Почему ты сидишь здесь и не едешь в Болгарию?
— Денег нет, господин Ценович, а без денег на этом свете ничего не сделаешь.
— Сколько же тебе нужно для начала?
— Немного. Тридцати турецких лир хватит.
Ценович посмотрел на Левского и рассмеялся:
— Тридцать лир! Что можно сделать на эти деньги?
— Я не собираюсь подкупать турецких министров, зачем мне много денег. Мне нужно только на дорогу отсюда до разных городов Болгарии и на одежду[67].
Ценович тут же отвел Левского в свою контору и вручил ему тридцать лир, а Левский написал ему расписку. По всей вероятности, эти деньги были взяты не из кармана Ценовича, а из кассы «Общества». Левский также получил адреса доверенных людей, сочувствующих «Обществу», и членов Тайного комитета.
