Метрдотель был давним моим приятелем. Мы обменялись рукопожатием. Едва взглянув на Вельду, он чуть не упал, однако повел себя прилично и лишь с многозначительным видом подмигнул мне — дескать, поздравляю. В ответ на что я тоже подмигнул. Нас проводили на второй этаж, к столику в дальнем углу. В первом выпуске вечерних новостей физиономия моя уже фигурировала, но посетители «Ле Сирк» навидались в своей жизни достаточно знаменитостей, посещавших тот же ресторан, а потому не слишком докучали вниманием.
Пока официант по винам принимал заказ, я заметил, что Вельда слегка нахмурилась. Она заметила кого-то у меня за спиной. Я оборачиваться не стал. Дождался, пока она сказала:
— Только что вошли Паттерсон с Драго. Сидят через три столика от нас.
— Интересно, совпадение это или нет?
— Думаешь, они тут завсегдатаи? — спросила Вельда.
— Кто их знает, — ответил я. — Могу спросить.
— Но кто мог сказать им, что мы здесь будем, а, Майк?
— Никто. Заказ на столик я сделал по телефону.
Принесли выпивку. Мы молча чокнулись, выпили по глотку чая со льдом и уставились друг на друга, озаренные одной и той же догадкой. Вельда заметила:
— Должно быть, телефон в конторе прослушивается. Кто-то из этой телевизионной шатии-братии мог оказать такую услугу.
— Что ж, всегда приятно, когда ты нужен людям, — сказал я. — Вообще-то работают шустро. Шустрее, чем налоговое управление.
Принесли еду, и я с удовольствием принялся за нее, точно то была жареная индейка, подаваемая по большим праздникам. Может, во Флориде и много солнца и хороших рыбных ресторанов, но тут была настоящая, родная нью-йоркская жратва. Мы уже покончили с десертом и принялись за кофе, когда вдруг Вельда спросила:
— А ты их слышишь, Майк?
— Кого?
— Ну, тех ребят, что приехали в лимузине.
В зале стоял приглушенный гул голосов. Люди, приходившие обедать так рано, обычно не слишком шумят, а потому мне не пришлось особенно напрягаться, чтобы расслышать несколько слов. Возможно, они произнесли их нарочно громко. Не настолько громко, чтоб соседи сделали им замечание, но достаточно для того, чтоб я мог расслышать. Особенно отчетливо произносилось мое имя. Но еще демонстративнее был тон, которым оно произносилось. Тон глубочайшего отвращения.
Я спросил:
— Они пьют?
— Мартини. Так и налегают. С первого же момента, как только вошли.
— Ну а как воспринимают это их девочки?
— Похоже, немного нервничают.
— Что ж, их можно понять, — буркнул я.
Она протянула руку, накрыла ею мою ладонь.
