Велехов — ранен не был. Вообще. И потому — ему было стыдно перед своими людьми, которые те или иные ранения получили почти все и сейчас были похожи на инвалидную команду. Но он знал, что ранить его — не так то просто. Как-то давно… так давно, что лица почти стерлись из памяти — садясь в Константинополе на пароход в порту он повстречал гадалку. Это было давно… Константинополь еще назывался Истамбулом, его переименовали только в тридцать седьмом… в порту толпился народ, у касс третьего класса — перехватывали с рук билетики… жили тогда не особо что хорошо и в третьем классе всегда не хватало мест — но билет у него был, по воинской брони. Он курил, облокотившись на свежепокрашенные перила… а рядом шныряли мальчишки, торговали папиросами, газетами, халвой, жареными с солью семечками, щербетом… и надо было опасаться за свой кошелек, потому что помимо торга, пацаны были опытными карманниками и могли стянуть бумажник у зазевавшегося богача за милую душу. Но Велехов за своим карманом не сказать, чтобы следил, потому что в кармане особо ничего и не было…
Тогда то к нему и пристала цыганка. Он имел дело с цыганами в Багдаде — а их там была тьма тьмущая — и выучил выражение «Джа, ромалэ, лавэ нанэ», что значило «отстаньте, цыгане, денег нет». Он и тогда сказал то же самое — а цыганка вцепилась ему в руку, а потом на русском и говорит: Смерть тебя, добрый молодец, не возьмет, будет мимо ходить, да не возьмет — только и жизни тебе не будет. А потом — бросила руку и скрылась в толпе, не взяв ни полушки денег.
Он теперь хорошо понимал ее. Если бы он мог — он бы отдал свою жизнь за жизни тех, кто сгорел или был искалечен, как Кательников. Он помнил, как вцепилась в него жинка Петра… как чувствовала. Как чувствовала…
— Атаман…
Петро — словно почувствовал. Сбавил шаг и пошел рядом. Просто удивительно было, сколько в этом богатыре — было силы, что даже оторванная рука — не сшибла его с ног…
— Чего нос повесил…
— Того…
Петро кашлянул.
— Ты не вздумай…
— Чего?
— Сам знаешь, чего. Грех это…
Странно — но Велехов даже не думал о том, чтобы покончить с собой. Даже после такого. Казаки верят в Бога. Верят в то, что если и остались в живых — то для того, чтобы отомстить…
Ах, если бы она была жива,
Я всё бы отдал за неё, всё бросил.
Слова, слова, слова, слова, слова.
Мы все их после смерти произносим.
И пишутся в раскаянье стихи,
Но в глубине души навеки будут с нами
Грехи, грехи, грехи, грехи, грехи,
Которые не искупить словами
