- Мы должны, - заключил генерал, - лишний раз продемонстрировать общественному мнению мира, как ЦРУ, выполняя указание военно-промышленного комплекса, противится какому бы то ни было диалогу между Москвой и Вашингтоном. Так? Вся пресса, контролируемая ВПК, если не будет завершающего акта, засвидетельствованного не только нами, ошельмует дело, оболжет его или вообще замолчит. Следовательно, Славин, как всегда, прав: мы лишены привилегии на ошибку. Готовьте прикидку игры, буду докладывать наверх. "Вопросник, или как горек хлеб измены" 1
...Вообще же, Кузанни относился к тому типу писателей, которые любили обкатывать свои новые сценарии на слушателях. (На съемочную площадку, впрочем, он никого из друзей и коллег не подпускал. "С актером нужно работать с глазу на глаз, а еще лучше вообще не работать, - считал он. - Когда художник, если он художник, навязывает свою волю другому художнику, понятно, если речь идет тоже о художнике, а не о ремесленнике, тогда не получится чуда, то есть искусства".)
Он читал сценарий в номере Степанова, забравшись с ногами на широкую кровать (у американцев это естественно; то, что русскому может показаться обидным, для американца совершенно естественно: просто-напросто так удобнее раскладывать страницы, курить, под себя коленки, походя делать правку на полях; столики в отелях крошечные, разве на них развернешься?! Прагматизм, прежде всего прагматизм, то есть надежное удобство дела).
Степанов умел и любил слушать; в свое время он часами просиживал с Межировым, Натальей Кончаловской, Поженяном, Юрием Казаковым, с только-только начинавшим Высоцким. Довелось ему слушать и Федора Панферова, и скорбно-лунного Михаила Светлова. Однажды пришел Симонов; читал свои стихи до полуночи: "Я много жил в гостиницах, слезал на дальних станциях, что впереди раскинется - все позади останется". Замечательные строки; иногда ведь в одной фразе заключен сюжет романа. Взять, например, известную пословицу: "Жизнь прожить - не поле перейти".
"Война и мир", "Гамлет", "Старик и море", "Клим Самгин" - яркие и глубокие ее иллюстрации. А как поразительно рассказывал свою будущую книгу академик Александр Александрович Микулин! Бритоголовый, похожий на римского патриция, он тогда еще жил в Коктебеле, сидел на громадной веранде своего маленького дома, восторженно развивал концепцию вечного здоровья человеческого тела.
"Сколько же мне еще надо написать, - думал Степанов, наблюдая за тем, как Кузанни аккуратно раскладывал страницы на кровати. - Надо бросать все, запереться в деревне и идти по встречам; нельзя уносить с собою информацию, даже короткие записки сгодятся потомкам, потому что жизнь сводила - спасибо ей за это - с такими людьми, которые вошли в мировую историю... Маленький, быстрый как ртуть Жак Дюкло... Куньял в первые дни после апрельской революции в Лиссабоне. Команданте сандинистов Томас Борхе... Хо Ши Мин в годы американской агрессии... А Ульрика Майнхоф, руководитель "красной армии действия"? Идейный враг по своей сути, а человек нежнейшей души. Болезненно ненавидела обывателей уставшего и одряхлевшего мира... А Руди Дучке? Маленький, порывистый, растерянный - последний раз Степанов встретился с ним в Бонне, за несколько дней до его странной смерти. В конце шестидесятых его имя было известно всей молодежи Запада; бунтарь, выступающий против мещанства и холодного буржуазного истеблишмента... А Эдвард Кеннеди? Жаклин? А сосед по деревне Коля Дацун: "Послушай, Дима, помоги, ради бога, установить переписку с моим родственником в Японии". - "Да кто ж у тебя там, Николай? В плен кто попал?" - "А бог его знает, только там наша родня: не зря ж японцы свой автомобиль "дацун" назвали; в честь нашей фамилии, чьей же еще?" А принц Суфанувонг в сырой пещере под Самнеа в дни американских бомбардировок? Как великолепно он говорил о поэзии Жана Ришара Блока на своем изысканном, чуть грустном французском?! А Марк Шагал?! Смотрел на Степанова треугольными грустными глазами и тихо спрашивал: "Мальчик мой, ну-ка расскажи, как там у нас дома?! Я так хочу съездить к себе в Витебск! Только вот надо закончить работу". "Ты никогда не съездишь в Витебск, - с ужасом подумал тогда Степанов, - потому что никогда не сможешь закончить работу в этом своем небольшом доме возле Канн, ты прикован к самому себе, добрый Марк, как ты можешь разодрать себя, никому этого не дано, художнику тем более..."
