Безропотно смирившись с его планами (и следует признать, что определённое влияние оказала моя сжигающая страсть к пирамидам), я поспешила завершить приготовления к отъезду. После стольких лет этот процесс превратился в рутину, но дополнительные меры предосторожности и избыточные запасы просто необходимы, раз уж нам придётся рисковать в такой отдалённой местности. От Эмерсона, естественно, не было никакой помощи. Всё своё время он тратил, детально изучая то немногое, что было известно о древних жителях Судана, а также на долгие беседы со своим братом Уолтером. Уолтер — блестящий лингвист, специалист по древним наречиям Египта. Перспектива оказаться обладателем безвестных текстов, а тем более на нерасшифрованном мероитическом языке, подняла его энтузиазм на недосягаемую высоту. Вместо того, чтобы отговорить Эмерсона от этого опасного проекта, он чуть ли не благословлял брата.
Уолтер женат на моей лучшей подруге Эвелине, внучке и наследнице герцога Чалфонта[13]. Союз этот чрезвычайно счастлив и благословлён четырьмя — нет, нет, уже пятью — детьми. (Мой муж как-то раз грубо заметил, что Эвелина теряет чувство меры. При этом он пренебрёг тем фактом — как, впрочем, и любой мужчина — что его брат несёт по меньшей мере равную ответственность). В тот вечер Эмерсоны-младшие находились вместе с нами. Я вовсю наслаждалась возможностью провести время со своей милой подругой и деверем, которого искренне уважала, а также их пятью (если только не шестью) восхитительными потомками. Существовал и ещё один повод для этого визита. Я отнюдь не оставила надежду убедить Эмерсона, что Рамзеса следует оставить в Англии, когда мы отправимся в рискованное путешествие. Я знала, что могу рассчитывать на Эвелину — на то, что она мягко добавит свои аргументы к моим. По причинам, которые я так и не понимала, она была просто без ума от Рамзеса.
Невозможно дать должное представление о Рамзесе, лишь описывая его характеристики. Нужно наблюдать за ним в действии, чтобы понять, как даже самые замечательные черты умудряются извращаться или доходить до такой крайности, что перестают быть добродетелями и превращаются в свою противоположность.
Рамзесу было десять лет. Он мог говорить по-арабски, как на родном языке, с лёгкостью прочитать три различных отрывка на древнеегипетском — с той же лёгкостью, с какой мог прочесть текст на латыни, иврите, греческом (который так же прост, как английский), распевать невероятное множество непристойных арабских песен и ездить почти на всём, что обладает четырьмя ногами. Этим и исчерпывались все его полезные навыки.
