– Извините, – Веттрайя попятился, отвернулся смущённо, – я, кажется, заблудился.
Девушка засмеялась, спросила что-то на гортанном, не похожем на напевную речь Богов языке. Веттрайя спохватился – по привычке он заговорил с ней на геннском.
– Извини, я чужой странец, – повторил он, с трудом подбирая тарусийские слова.
Девушка опять засмеялась.
– Ты смешно говорить. – Её акцент был ничуть не лучше. – Откуда ты браться? Упасть с Небеса?
– Почти угадала, – хмыкнул Веттрайя.
– Ты хотеть знать дорога в долина?
Веттрайя готов был кивнуть. Спохватился. Что, собственно, ему делать в долине? Прятаться от княжьей стражи? Собирать шайку смертников, промышлять разбоем на больших дорогах? Нет уж, увольте.
Он повернулся к девушке, уже не смущаясь, оценил её фигуру. Сильные ноги, по-мужски крепкие плечи, тёмные бусинки сосков на маленьких девичьих грудях. Спросил:
– Ты согласишься родить мне сына? И как тебя зовут?
Девушка выбралась из воды, запахнулась длинным чёрным плащом. Поинтересовалась деловито:
– Ты взять меня в жена, чужой странец? Меня звать Изимия. Какой калым ты платить моему отцу?
В карманах у Веттрайи было пусто. Однако подельники так торопились сбросить его с дирижабля, что не удосужились снять перстни и серьгу.
– Этот камень называется сапфир, а этот – рубин. – Он протянул девушке руку. – В Княжграде за них наверняка дадут хорошую цену.
Она осторожно взяла его ладонь, провела пальчиком по каменьям, разглядывая. Когда опять подняла голову, в глазах её светилась радость.
– Да, это очень, очень хороший калым! Отец сделать мену себе и маме, не умирать. Я родить тебе три сын за это!
Веттрайя усмехнулся. Заказывали ему одного, но запас карман не тянет.
– Договорились. Пошли к твоему отцу, Изимия. Как у вас принято свататься?
Гончарная мастерская господина Капоша стояла в самом конце Глиняной улицы, там, где та превращалась в просёлочную дорогу, петляющую между огородами, зарослями терновника и мелкими оврагами. Дальше просёлок уходил вправо, перебирался вброд через Тычкин ручей, – благо дно у ручья в этом месте каменистое, – делал изрядный крюк, огибая дубовую рощу, и натужно взбирался на гряду невысоких, но крутобоких холмов. За холмами он терялся окончательно.
Стол, за которым Трай расписывал горшки, стоял как раз напротив окна, выходившего на просёлок. Поздней осенью и зимой смотреть в окно было неинтересно: грязь, слякоть, низкие серые тучи, а то и завеса дождя, делавшая мир маленьким и неуютным. Редкое разнообразие – протарахтит по просёлку телега селянина, вздумавшего наведаться в волостной городок за какой-то надобностью, да и завязнет в бочаге по самую ось. Трай глядел, как тужится мужик, пытаясь приподнять телегу, как упирается копытами тощая лошадёнка. Глядел, вздыхал, сочувствовал – издали.
