При прогулках по городу я часто покупал привозные недурные плоды и относил их бедным больным, по вечерам нетерпеливо смотревшим на дверь, ожидая, скоро ли я вернусь, и протягивавшим ко мне со всех сторон исхудалые костлявые руки, чтобы получить яблоко.
Евреи, которым чего-то недостает, когда нечем барышничать, скупали старое платье больных, умерших в госпиталях от горячки, уносили его в свое жилище, чтобы вычистить и т. д. и снова пустить в ход.
Таким образом среди них распространялась зараза, вымирали целые семьи, даже дома, что нас от души радовало, являясь заслуженным наказанием за их гнусные поступки с несчастными.
Попавшие в плен французские маркитантки и солдатские жены открыли в городе кофейни, трактиры и игорные дома, чем вознаграждали себя за понесенные потери. Мысль была недурна: почти у каждого уцелело хотя немного денег. В трактирах можно было хорошо поесть и разогнать мучительную скуку; азартные игры развились до ужасающих размеров, и серебро и золото переходило из рук в руки, как на большом курорте. Конечно, благодаря этому, многие попадали в безвыходное положение, зато некоторые поправляли свои плохие дела. Тот, кто довольствовался тем, что имел, и не поддавался соблазну испытать счастье, проявлял наиболее благоразумия, запасаясь бельем и одеждой; таким образом поступали почти все немцы за немногими исключениями.
Смерть с каждым днем уменьшала количество пленных, в чем легче всего было убедиться в ресторанах. В нашем госпитале смертность тоже была так велика, что офицеры, занимавшие сначала три палаты, наконец, все поместились в одной; тем более, что несколько человек получило разрешение жить в городе. Из пятидесяти офицеров умерло тридцать, т. е. больше половины, а из 500 солдат едва ли уцелело 2/5, и это количество быстро уменьшалось с приближением весны. Общий подсчет умерших за четыре месяца моего пребывания в Вильне достигал приблизительно 2000 офицеров и 20 000 солдат. И в русских военных госпиталях процент смертности был большой, потому что здесь также развилась госпитальная горячка.
Когда прошли январь и февраль 1813 г., смягчились ужасные морозы, наступил март месяц с тающим снегом и ясными днями, дороги просохли и нечего было больше опасаться грабежей, мы начали осматривать окрестности города, имея право свободно, без надзора, гулять везде. Я обыкновенно совершал прогулку к старым развалинам на горе, откуда с вершины одинокой башни виден был не только весь город, но и его далекие окрестности к югу и к западу, по направлению любимой родины. Часто мы заходили также в кофейню в четверти часа ходьбы от города (Баланка) по дороге в Ковно, главным образом, чтобы подышать свежим воздухом и отдохнуть от трупного запаха в городе, распространяемого при наступившей теплой погоде многочисленными трупами, за уборку которых полиция принялась только теперь.
