– О, конечно, я кое-что сделала.
Клара мягко улыбнулась, вспоминая о своем поступке.
– Знаете, мне очень повезло, что судьба лишила его любых мотивов для убийства. Поймите, если он не получал выгоды от моей смерти, у него не было повода для безрассудных поступков. Я переписала на него свое состояние. Ах, он был прямо как ребенок, и так смущался, когда я его раскрыла!
– Я сказал бы, что он просто чудовище!
Самообладание священника дрогнуло, и он со звоном опустил чашку на блюдце, показывая, сколь велико его негодование.
– Должен признаться, что ваш метод довольно оригинальный.
– О, нет, не совсем.
Мягкая улыбка Клары окрасилась печалью.
– Я лишила его мотива для убийства, но в то же время и освободила его от необходимости слоняться поблизости. Хотя повторюсь, я ни о чем не сожалею. По крайней мере, не достаточно серьезно. Но мне не хватает Джейсона. Да, на самом деле не хватает. Я тоскую о нем. И я хотела бы держать в доме несколько маленьких предметов, которые бы освежали и оживляли воспоминания. Вы же знаете, с возрастом воспоминания слабеют и блекнут.
– Он покинул вас неделю назад. И, возможно, еще вернется.
– Думаю, что нет.
Клара мягко покачала головой.
– Вы знаете, он оставил записку, и там говорилось, что он уезжает навсегда. К тому же, при данных обстоятельствах он вряд ли может надеяться на хороший прием. От досады я порвала записку и очень сожалею, что поступила так опрометчиво. Я могла бы изредка почитывать ее. Она бы возвращала мне его – если не во плоти, то хотя бы в памяти.
– Вы удивительная женщина, миссис де Форист. Я восхищаюсь вашим безграничным милосердием.
– Но оно считается христианским качеством, не так ли?
– Да, конечно. Вера, надежда и милосердие – важнейшие из…
Голос священника умолк, но не оттого, что остальные слова выскочили из его ума, просто фразу оборвал звонок в передней. Кто-то звонил в дверь. Клара встала.
– Извините меня, – сказала она и вышла из комнаты.
Через секунду он услышал неясные голоса в коридоре.
Его расстроило и немного смутило почти безмятежное принятие этой женщины – принятие того, что считалось скандальным и вероломным поступком. Он негодовал от этого чрезмерного исполнения его собственных принципов. Но ему следовало быть понимающим и смиренным. Голова священника поникла от тяжелых мыслей, он откинулся в кресле, глаза пробежали по комнате в поисках чего-нибудь значительного и спокойного. Взгляд остановился на вазе у камина. Она напоминала ему «Оду у греческой урны». Оды и урны довольно спокойны и значительны. Он попытался вспомнить сюжет поэмы, но в голову шли только известные строки о красоте, ведущей к вечной радости. Сам он считал это утверждение экстравагантным и сомнительным.
