- Семья есть?
- Кажется, тетушка... Или бабка, не помню, - жестко усмехнулся. - Очень хорошо она свинину готовила на рождество - свежего копчения, почти без сала, с укропом и тмином...
- Не говори о еде. Нам предстоит голодать неделю... Как теперь быть с паспортом? - Он достал из кармана серую книжицу, протянул Дзержинскому. - Хоть липовый, но все же...
- Оставь себе, Миша.
- Это же твой.
- Какая разница? Один на двоих... Вроде папы с сыном.
- Какой ужас, - повторил Сладкопевцев.
- К вопросу о необходимости железной дисциплины, - заметил Дзержинский. А ты говоришь, мы - догматики.
- Это не вопрос дисциплины.
- А что это?
- Нравственное падение.
- Нравственное падение невозможно для человека, добровольно принявшего на себя бремя дисциплины. Самоограничение - во имя других, страдание - во имя других. Когда свершится революция, главным для нас будет сохранить нравственные критерии времен нашей борьбы. Если потомки победителей станут упиваться победой и забудут о страданиях - нас проклянут, не их.
Дзержинский отхлебнул чаю, подумал: "Надо сказать Мише о письме Кибальчича. Крабовский прикрывает свое ренегатство предсмертным криком человека, свершившего казнь своего врага. Будучи осужденным на смерть, достойно готовясь к ней, ни в чем не отступая от идей, которым народовольцы посвятили себя, Кибальчич предлагал перемирие сыну жертвы... Да, он верил в возможность договориться миром. Но сейчас эта иллюзия изжита. Как же можно примерять на себя одежду чужих времен и других религий? Впрочем, Крабовский просто-напросто ищет, как бы прикрыть свое падение. Ищет б о л ь ш о е, которым легче оправдать в собственных же глазах свое м а л о е. А может, не надо говорить Мише? Все же горько читать предсмертное письмо героя своему палачу - детская наивность, открытость младенца, которому уже накинули веревку на хрупкую шейку..."
- Крабовский дал прочесть мне письмо Кибальчича, - медленно сказал Дзержинский и снова отхлебнул чаю.
- Предсмертное? Царю?
- Ты читал?
- Мы распространяем его. Специально для боевиков - чтобы иллюзий не было.
- Жестоко это, Миша.
- А жизнь какова? Око - за око, иначе нельзя, Феликс, никак нельзя.
- Жестокостью на жестокость?
- Именно.
- Борьба против жестокости - да, но жестокость - нет. Мы разложим себя изнутри, если утвердим всепозволенность - даже в борьбе с царем. Наша борьба обязана быть моральной - иначе смысла нет бороться. 8
"ЗАПИСКА НАЧАЛЬНИКА ОТДЕЛЕНИЯ ПО ОХРАНЕНИЮ ПОРЯДКА И ОБЩЕСТВЕННОЙ БЕЗОПАСНОСТИ В Г. ВАРШАВЕ
