- Иди сюда! - крикнул Дзержинский старику с бляхой, по должности именуемому "надсмотрщиком за политическими ссыльными". - Не видишь, что ль, в беде мы?!
Старик, услыхав о к р и к, посмотрел на беглецов испытующе.
- Здесь лодка наша разбилась и вещи потонули, все деньги пропали, полсотни всего осталось, - пояснил Сладкопевцев, достав из кармана мокрую пятерку. - Я сын купца Новожилова, это приказчик мой - из немцев. Нас отвезите на берег, а сами вещи ищите и деньги со дна поднимите. За труды отблагодарю.
Дзержинский надел рубашку, еще влажную, пропахшую дымком, но теплую; натянул сапоги, накинул на плечи пиджак, а поверху набросил пальто, ставшее от жаркого костра тугим и негнущимся: брось - колом станет.
Дзержинский представил себе это ставшее колом пальто тем, иным, арестантским, которое зовут х а л а т о м, и такое же оно негнущееся, и так же хранит колокольную форму - даже после того, как обладатель его, продергавшись томительно долгие секунды в петле, замрет и станет медленно синеть лицом...
Первым о герое восстания 1863 года, легендарном защитнике Севастополя Ромуальде Траугутте, подполковнике русской армии, повешенном в Варшаве, Феликсу рассказывал отец. Мальчику тогда было четыре года, и мать поразилась, как сияли глаза сына, когда он слушал отца. Эдмунд Дзержинский умер рано, но мать, пани Елена, запомнив, как муж ее говорил с детьми, стала читать им те книги, которые более всего любил пан Эдмунд. Именно она рассказала уже десятилетнему Феликсу о Траугутте второй раз - мальчик любил старину, он ч у в с т в о в а л ее.
- Разве можно вешать героев? - спросил Феликс, выслушав рассказ матери про то, как Траугутт вместе с юным офицером графом Львом Толстым весь день первого мая возводил укрепления вокруг Севастополя под неприятельским постоянным огнем - палили ядра, остро пахло порохом и жженою серою, а потом штурмующие переместились так близко, что начали отстреливать русских офицеров из штуцеров, словно на забавной африканской охоте.
- Нельзя вешать героев, - ответила мать, и глаза ее повлажнели, - нельзя, мой мальчик. Но ведь нашего героя вешал царь. Нет выше памяти, чем память об убитых героях, - запомни это. А повесил царь вместе с нашим Траугуттом и русских офицеров, а защитил поляков громче всех Герцен. Зло, Феликс, не в крови человеческой, но в Духе его - как и Добро.
В Вильно, в гимназии, начав агитировать в кружках, Дзержинский, чтобы раз и навсегда отбить возможные упреки в том, что он "возмущает" рабочих, пользуясь темнотою их, рассказывал им про Траугутта, кавалера орденов за оборону Севастополя, дворянина и землевладельца, отринувшего и м у щ е с т в е н н о е, сиречь с в о е, во имя о б щ е г о, п о л ь с к о г о, - что, подчеркивал Дзержинский, тридцать лет назад было правильным, но сейчас, коли повторять горячечные лозунги Пилсудского о величии польской нации, об ее особости, сугубо неверно; свобода Польше может прийти только как результат борьбы всех трудящихся империи во главе с русскими пролетариями против самодержавия и капитала; ежели поодиночке - как курей перебьют, ребенку ясно.
