Просить надобно было подряд на железные дороги и рыбные промысла. Николаев д а л, подряд они после этого получили, но ехали грустные оба, оттого что с такой непролазной тьмой столкнулись, с такой глухоманной провинцией, что только диву оставалось даваться. И по сибирскому купеческому обычаю (если грустно - надобно выпить) пили. Джон Иванович Скотт купил в буфете баранью ногу, шматок розового сала, бочонок липового меда; икру и вялености везли с собой, водку - тоже.
Николаев слушал Шавецкого сонно, прислонясь виском к стеклу окна, а тот разорялся - из разночинцев, экспансивный:
- Ходят по золоту, не хотят нагнуться! Губернатор - хряк, болван болваном, а пуглив, словно серна: всего ведь боится, право слово, всего! Россию гнет экономический кризис, помещик не знает, как управлять мужичьем, думает только о том, как на свое поместье денег получить, фабричный туп, пьян, от мастера зуботычину как собака сносит, а у нас руки в кандалах: чтоб хоть какое дело получить, хоть какой подряд - тысячу столоначальников обойди, каждому презент, каждого неделю жди, а время-то, время летит!
- Тайм из манэй, - согласился Николаев. - Это верно. Согласен, Джон Иванович? Или спорить станешь?
- С тобой, пьяным, нет дискашенс, ты пьяный - идиот, рилли, эн идиот...
- Демократия у нас с гувернером, - вздохнул Николаев и повел глазом на бутылку.
Джон Иванович понял, поднялся, наполнил три рюмки.
- Хорошая у нас демократия, - продолжал Николаев, выпив. - Я, ежели рассержусь, прогоню Джона Ивановича взашей, и он это знает, а потому идиотом меня обзывает только за дело, когда моя дурь и ему опасна.
- Да будет вам, Кирилл, - поморщился компаньон Шавецкий, отпив свою рюмку до половины. - Что вы куражитесь? Я об серьезном, право же.
- И я об том же. Вы все больше по Германиям, милый, а я с Джон Иванычем в Нью-Йорке делу учился. У них дело словес не боится: что не так - доллар в зубы, ай эм вери сорри, в ваших услугах более не нуждаюсь. И все. Они это с молоком матери усвоили, они болтают, что хотят, пока не началась работа. Для них страшнее мастера зверя нет: он за качеством труда смотрит. А у нас болтун - самый страшный зверь, к нему все прислушиваются, к журналисту-бумагомарателю, к социалисту, к недоучившемуся студентику. В то время как, - Николаев снова поглядел на бутылку, и Джон Иванович быстро наполнил рюмки - свою, компаньона и ученика, - страшны ему, хряку-губернатору, мы. Люди дела. Он думает войском принудить людишек к работе, полицией, страхом, а сие невозможно. Рублем - да. Придет время - принудим. Доброе это будет принуждение, все останутся в выгоде, все, кроме губернатора: он тогда как дед-мороз в мае будет. И он это прекрасно понимает, - трезво, чуть подавшись вперед, закончил Николаев. - А вы мне про губернаторский идиотизм! Никакой это не идиотизм, а способ его борьбы за существование.
