— Вы позволите мне заехать за вами в Темпл? Я вам не помешаю? Как-то неловко идти в тюрьму одной.
— Не переживайте. Если вы позвоните мне, мы посетим Холлоуэй вместе. Вы твердо решили? Путешествие не из приятных…
— Еще бы! Никаких колебаний. Когда я должна прибыть в Темпл?
— Желательно около двух часов.
— Ладно, постараюсь не опоздать, но вам пора, иначе вас заметит тетя и заарканит своим длинным языком. — Джульет мягко подтолкнула меня к порогу и, отнимая руку, сказала: — Я вам безмерно благодарна. До свидания.
Дверь захлопнулась, и я остался один на улице, над которой кружились желтоватые завитки тумана. Когда я вошел в дом Хорнби, было еще светло и ясно, а теперь небо потонуло в бледной серости, свет быстро угасал, здания в тусклых, призрачных сумерках казались вдвое ниже, чем наяву. Я энергично зашагал по тротуару, пытаясь на ходу обдумывать создавшееся положение. Мой взбудораженный мозг плохо подчинялся мне, и я с трудом заставлял себя сосредоточиться на тех вопросах, которые касались меня лично, а также перспектив расследования дела об ограблении.
Прежде всего, я спросил себя: какие отношения сложились между мной и Джульет Гибсон? Каково мое положение? Что до девушки, с ней все понятно: она влюблена в Рубена Хорнби. А в чем заключается моя роль? Кто я такой? Джульет считает меня хорошим другом, потому что я — его друг. Но ценен ли я для нее сам по себе? От меня не укрылось, что я начал вызывать у нее интерес, не суливший для моего душевного равновесия ничего хорошего. Но разве я мог сопротивляться? Я еще никогда не встречал леди, которая так всеобъемлюще воплощала бы мой идеал женщины. К чему кривить душой? Мисс Гибсон очаровала, обворожила меня. Ее внутренняя сила, чувство собственного достоинства, женственная мягкость в сочетании с твердостью характера, не говоря уже о красоте и уме, снабдили ее всем необходимым, чтобы покорить, всецело подчинить меня. Я попал в сети ее обаяния, однако прекрасно понимал: придет время, и мисс Гибсон перестанет нуждаться во мне, и тогда мне придется вырвать ее из своего сердца, что наверняка причинит сильную боль.
Поступал ли я как человек чести? Сам себе я ответил «да», ибо добросовестно выполнял свой долг и едва ли мог действовать лучше. Вдобавок я не рисковал ничьим счастьем, кроме своего собственного, а человек вправе поступать с ним так, как хочет. Нет, даже доктор Торндайк с его проницательностью не упрекнул бы меня в каких-либо корыстных намерениях.
