– Будь моя воля, церковь была бы иной.
И так, со смешком, она помогла им сбросить бремя того ужасного утра.
Но Энни никогда не винила церковь.
Скорее уж память об оставшихся без ответа молитвах – таких простых и незамысловатых – сделала ее осторожнее в вере, осмотрительнее в желаниях.
Как часто она молила: пусть он встанет с кровати! – пока варила яйца и готовила ему чай и бежала в тихую спальню, чтобы снова его позвать. И ненавидела собственное отчаяние. Собственную беспомощность. Ненавидела, что серость его дурного настроения и алые вспышки его гнева заслоняют от нее простые радости, какие дарила им жизнь, своего рода рай в сравнении с тем, что они оставили на родине, – в городе кипела жизнь, у него была хорошая работа, они имели собственную опрятную квартиру, а летом должен был родиться ребенок.
Пусть он встанет и начнет что-то делать, молилась она, уворачиваясь от его руки, показавшейся из-под одеяла, которое он натянул на голову. Или иногда сдавалась (она и это тоже делала), уступая роскоши того, во что он хотел верить: время принадлежит им одним, они могут делать что пожелают.
Теперь, стоя у кухонного окна, всматриваясь в дно двора-колодца, где за стеной дождя словно извивалась черная свалка, она топнула ногой и испытала прежнее раздражение, которое вернулось самым ярким воспоминанием ее замужней жизни. «Джимми, вставай!»
Лишь собственное бледное лицо смотрело на нее из серого стекла.
Даже его призрак невозможно расшевелить.
Тщетно воображать иное.
Тем не менее какая-то подспудная надежда удерживала ее в этой квартире, где он умер, где он жил, хотя им с дочкой подошла бы и квартирка поменьше, подешевле.
Она разбудила Салли, они обе оделись и натянули калоши. Энни несла девочку пять кварталов до монастыря, от большого зонта при таком ветре не было толка, и прибежала, смеющаяся и запыхавшаяся, как раз когда монахини (их невзрачные лица выглядели еще невзрачнее после сна) безмолвно уходили вереницей в часовню. В светлой монастырской кухне она стряхнула капли с волос. Миссис Одетт еще не пришла. Энни терла кухонным полотенцем мокрые волосики Салли, и они обе тихонько напевали: «Льется дождик, моросит…» – а из часовни плыли звуки утреннего псалма. За стеклом задней двери Энни увидела темную ссутулившуюся фигуру, потом услышала позвякивание молочных бутылок. Она импульсивно открыла дверь. Мистер Костелло удивленно поднял глаза. С козырька его кепки и с кончика носа падали капли.
