Прежде чем заняться поисками выхода, я, однако, осветил фонариком кабинет, но не заметил никаких следов присутствия пастора Джона. Это сильно упрощало мою задачу, тем более что время поджимало. Я, правда, сомневался, что сумею нести Эймоса, но помочь ему встать на ноги и подставить плечо я был вполне в состоянии. И сделать это нужно было без промедления, поскольку крыша могла обвалиться каждую секунду – обвалиться и похоронить нас обоих. Кроме того, в кабинете скапливался дым – его было уже столько, что я с трудом мог разглядеть собственную руку. Да, пора нам выбираться, да поживее!..
Я как раз пытался поднять Эймоса, когда услышал за спиной кашель и какой-то мягкий стук. На четвереньках я обогнул стол и увидел на полу пастора Джона. Его глаза были закрыты, лицо покрывали безобразные синяки, одежда порвана и в крови, руки и ноги связаны.
В течение нескольких секунд я переводил взгляд с пастора Джона на Эймоса и обратно. Времени почти не оставалось, и я понимал, что могу вытащить из этого пылающего ада только кого-то одного. Но кого?!.. Я пополз обратно к Эймосу и несколько раз хлопнул его ладонью по щекам.
– Эймос! Эймос! Вставай!.. Очнись, Эймос!..
Но мой друг продолжал лежать неподвижно, словно мешок с картошкой, и никак не реагировал. Я снова позвал его по имени, но Эймос даже не пошевелился. Тогда я схватил его за портупею пистолета, а пастора Джона – за веревку, которой были связаны его ноги, и поволок обоих к двери, но на то, чтобы вытащить их в коридор, сил у меня уже не хватило. Дым потихоньку просачивался под мою дыхательную маску, разъедал глаза, к тому же в коридоре стало заметно горячее. Сделав глубокий вдох, я сделал еще одну попытку протащить обоих сквозь дверь, и тут крыша прямо надо мной провалилась, и что-то тяжелое ударило меня по шлему. Не устояв на ногах, я повалился на пол и, кажется, на несколько мгновений отключился. К счастью, мой обморок продолжался недолго; как только перед глазами немного прояснилось, я попытался подняться на четвереньки, но комната вокруг меня стремительно вращалась, а пол ходил ходуном. На Эймоса продолжали падать какие-то горящие обломки, и я с ужасом увидел, что у него занялись брюки. Кое-как развернувшись, я попытался сбить пламя руками, но у меня ничего не вышло. Языки огня так и плясали вокруг нас, а горячие искры сыпались мне за шиворот и на запястья между рукавами и перчатками.
Сбросив с Эймоса пылающий мусор, я подтянул пастора Джона поближе, а потом лег рядом с Эймосом, так что его лицо оказалось возле моего. Я уже не знал, где дверь, не помнил, как я сюда вошел, и не имел ни малейшего представления, как нам отсюда выбраться. После удара по голове меня жестоко тошнило; я пытался сдержаться, но не сумел. Вместе с первым рвотным спазмом пришли слезы – я заплакал. Мне не хотелось умирать и не хотелось, чтобы умер Эймос. Кое-как поднявшись, я сделал еще одну, последнюю попытку взвалить его к себе на плечо, но мой взгляд упал на неподвижное тело пастора, и я зарыдал с новой силой. Как я объясню, почему я бросил его умирать? Как буду смотреть в глаза Аманде?
