С кувшинчиком и оловянным кубком Бехайм устроился за столом, неспешно, по глоточку, смакуя восхитительное «вино санто», и мало-помалу его объяла блаженная усталость, а пока он, подперев рукой лоб, думал о Манчино и, прихлебывая вино, размышлял, за сколько дней этот головорез и трактирный стихоплет промотает свой дукат, до слуха его доносились путаные обрывки разговоров, которые веля сидевшие вокруг художники и ремесленники.
— Ох и времена настали! Во имя Господа и Пресвятой Богородицы никто нынче даже на медный кваттрино не раскошелится.
— В общем, для начала мне нужно было некоторое количество хорошей синей краски, вот я ему и сказал…
— Умеет он не много. Цветы, травы и мелкие животные ему еще вполне удаются. Но по дурости он вбил себе в голову…
— Зря я не послушал отца и не стал трактирщиком, ведь за хорошую стряпню…
— Как встречу ее, так сразу останавливаюсь, даже когда спешу, и гляжу ей вслед, просто не могу иначе.
— Досточтимый брат, я не ученый богослов. А вы опять же ничего не смыслите в живописи и потому не можете говорить…
— Задумал изобразить на пяти больших досках житие своего святого покровителя, потому что этому олуху, как он сам твердит, еще и славы охота.
— Так вот, для начала я ему говорю: ступай купи унцию лака, только самого лучшего, какой есть в Милане.
— Математика пронизывает и просветляет человеческую жизнь, и я, как ревнитель математики, знаю…
— Ведь искусствами — так говорил мне отец — не прокормишься и на платье не заработаешь.
— Как ревнитель математики вы понятия не имеете, сколь трудно написать вращающийся или сверкающий глаз.
— Ну, это уж ты хватил. При всем уважении к музыке ее никак нельзя назвать сестрой живописи.
— А коли самолучшего лака здесь не найдется, ничего не покупай, говорю я ему, принесешь мне полкарлина обратно!
— Я и нынче встретил ее и долго провожал взглядом, но что проку?
— По скудоумию своему он теперь полагает себя корифеем и светочем итальянского искусства, и разубедить его, увы, невозможно.
— Заговорить с нею? Не так это просто! И потом, ты погляди на меня! Лысый, грузный, ну сам посуди, гожусь я в печальные воздыхатели? А уж про годы мои я вообще молчу!
— Она не умирает, едва родившись, как музыка, но во всей славе и величии живет в веках…
— Да, я с детства мечтал стать художником…
— Чуть не каждый день встречаю ее, большей частью возле церкви, куда она ходит к мессе.
— …И воздействует не как дыхание памяти, а как сама жизнь. — …И, на свою беду, стал.
