На улице она сразу же поспешила прочь, однако еще раз оглянулась. С улыбкой подняла руку и пальцами показала: не забудь, в четыре часа!
Были в Милане два коммерсанта немецкого происхождения, братья Ансельм и Генрих Зимпах, которые сколотили состояние на торговле с Левантом и пользовались почетом и уважением — их всяк в городе знал, ибо прожили они здесь уже лет двадцать. К этим-то братьям Бехайм и направил свои стопы и, угощаясь вином, солеными миндальными орешками и пряниками, изложил им свое затруднение, спросивши, каким путем законы Миланского герцогства могут принудить Боччетту к уплате долга.
Старший из братьев, Ансельм, был мужчина дородный, с виду флегматический и слегка неуклюжий, он с трудом выбрался из кресла, чтобы поздороваться с гостем; младший брат, нервозный, суетливый, прямо-таки места себе не находил: то сядет, то встанет, то начнет сновать по комнате и непрерывно вертел в руках какую-нибудь вещицу — кубок, восковую свечу, медальон, связку ключей, писчее перо, а иной раз и водяные часы, что стояли на столе; правда, когда он хватался за часы, брат смотрел на него с неодобрением. Пока Бехайм во всех подробностях излагал фактические и юридические обстоятельства, под конец выразив решимость вернуть свои семнадцать дукатов, ибо его право на них не вызывает сомнения, это ясно как Божий день, братья слушали его с миной вежливой, но безучастной, причем старшему даже не удавалось подавить зевоту. Но как только прозвучало имя Боччетты, у них разом проснулся интерес, оба пришли в азарт и заговорили наперерыв, да с таким жаром, будто каждому отчаянно хотелось высказаться самому и заткнуть рот другому.
— Возможно ли, сударь? Неужто вы не знали, что этот Боччетта…
— Как же вы этак ошиблись, ведь он…
— Скряга он и завистник, полный лжи и обмана, — перебил младший брат старшего. — Вороватый, вероломный, коварный, лукавый…
— Низкий человек из тех, у кого ни стыда нет, ни совести, — опять вступил старший. — Мы таких за версту обходим… Оставь часы, где стоят, на столе им очень хороню, Генрих!.. От него любой подлости жди, а притом ведь происходит он из старинной и добропорядочной знати. Но семья давным-давно отреклась от него.
— Ты называешь его человеком, Ансельм? — вознегодовал младший брат. Он чудовище, урод, мерзкий червяк, сумевший влезть в человечью шкуру. У меня, господин Бехайм, просто в голове не укладывается, что вы угодили в этакую неприятность, мало того — с ним…
