— Ваш Христос? Невозможно себе представить, чтобы кто-то мог изобразить Спасителя более величавым, — сказал Иоахим Бехайм, который не очень-то умел облечь в слова свои суждения о картинах и иных произведениях искусства.
Д'Оджоно как будто бы ублаготворился этой похвалой.
— Вот и мессир Леонардо, а он, как вы знаете, был моим учителем в искусстве живописи, наверное, не совсем уж разругает этого Христа, заметил он. — Если же я открою вам, сколько мне платят за такую работу, вы от изумления сотворите крестное знамение, ибо это сущие гроши, особенно учитывая, что стоит нынче унция лака. Да, миланцы хорошо блюдут собственную выгоду, торгуются со мной, будто речь идет о возе дров.
Он вздохнул, бросил взгляд на свои латаные-перелатаные чулки и стоптанные башмаки, а потом принялся выписывать золотую лучистую корону вокруг головы Христа.
— Торгуются? Со мной этак не пройдет, — сказал Бехайм, покончив с завтраком. — Цена моего товара рассчитана со всею точностью, и коли уж я ее назначил, то ни гроша не уступлю. У вас свой товар — Христос с апостолами, и Его блаженная Матерь, и фарисеи, и Пилат, и мытари, и расслабленные, и прокаженные, и всякие там женщины из Евангелий, а вдобавок святые мученики и три святых царя с Востока… а у меня свой — венецианский атлас и александрийские ковры, изюм в глиняных жбанах, и шафран, и имбирь в промасленных мешках. И как я поступаю с моим товаром: цена такая-то, и никакого торга, кому не подходит, иди своей дорогой, — вот так же и вам надобно держаться твердых цен на ваших святых и мучеников. Мол, хорошо написанный Христос стоит у меня столько-то, а мытарь или апостол столько-то. Ведь коли не будете держаться своих цен, вы при всем вашем искусстве и старании нипочем не достигнете благоденствия.
— Наверное, вы нравы, — согласился художник, все еще выписывая нимб над головою Спасителя. — Я никогда не смотрел на это с точки зрения коммерсанта. Правда, тут не мешало бы учесть, что, если я не позволю им со мной торговаться, они побегут к другим живописцам, которых тут не меньше, чем перцемолов в Венеции, и я останусь с носом, попаду, как говорится, из огня да в полымя.
— Ну ладно, — сказал Бехайм с легкой досадой. — Поступайте как хотите, вам лучше знать. Добрый-то совет вам без надобности, как я погляжу.
— Миланцы, — задумчиво проговорил д'Оджоно, — по натуре сплошь люди недоверчивые, подозрительные, всяк считает, что другой норовит содрать с него втридорога да обмануть, вот и со мной торгуются, ровно с крестьянами, что привозят на рынок зерно, лен либо горох и впрямь большие мастера обманывать, кого хочешь надуют с самым простодушным видом. А про вас, про немцев, сказывают, что вы люди порядочные, и это чистая правда. Давши слово, вы от него не отступаете.
