— Да, — ответил Бехайм. — Причем сотни раз, и не только здесь, в Милане, а еще и в Вероне, и в деревнях, которые я проезжал.
— Позвольте дать вам совет, — продолжал хозяин, — сбрейте бороду или постригите ее иначе. Этакий фасон нынче не в моде.
— Черта с два! — воскликнул Бехайм, ибо он гордился своей холеной бородкой, в которой не было пока ни единого седого волоса. — Пускай глазеют, коли охота, мне это безразлично.
— Воля ваша, сударь, — отозвался хозяин, но не ушел, а, помолчав, задал еще один вопрос: — Вы, сударь, не побывали еще у святых отцов в монастыре Санта-Мария делле Грацие?
— Нет. Что мне за дело до тамошних монахов?
— В трапезной этого монастыря, — сообщил хозяин, — находится прославленная «Тайная вечеря» мессира Леонардо, флорентийца, а сию роспись, сударь, надобно увидеть непременно. Вы-то сами не иначе как встречались с этим Леонардо.
— Да, — ответил Бехайм, — я неоднократно бывал в его обществе, и, помнится, он то ли приглашал меня отобедать, то ли оказал какой-то иной знак внимания. Он что, в Милане?
— Нет, он давно покинул наш город, говорят, путешествует… Вернемся, однако ж, к «Тайной вечере». Уже который год люди толпами стекаются в монастырь полюбоваться этой росписью, и не только из Милана и со всех концов Ломбардии, нет, и из Венеции, и из герцогства Мантуанского, из отдаленных маркграфств, из Романьи и из еще более дальних краев. Стар и млад, мужчины и женщины; иных даже на носилках приносят. Разряженные как на праздник, вступают они в трапезную. И крестьяне из деревень приходят, и тоже, отправляясь к «Тайной вечере», надевают праздничное платье, а один, говорят, даже осла своего прифрантил. Послушайте моего совета, сударь, и непременно взгляните на роспись мессира Леонардо! Поистине вы должны ее увидеть!
Засим он распрощался.
Наутро Бехайм стоял в монастырской трапезной перед «Тайною вечерей», и когда взгляд его, рассмотревши Христа и Симона-Петра, упал на Иуду, который сжимал в руке кошелек, ему почудилось, будто он получил крепкую оплеуху и голова пошла кругом.
Господи помилуй! — мелькнуло в мозгу. Может, я сплю? Это что ж такое, а? Клянусь Богом, какое гнусное, мерзкое коварство! Да как он только посмел?
Бехайм огляделся по сторонам, в своей горькой обиде ища сочувствия и понимания. Невзирая на ранний час, посетителей в трапезной было много, и все неотрывно смотрели на него, как он стоит перед Иудой, смотрели затаив дыхание, тишина была ровно в церкви, когда колокольчик возвещает пресуществление. Но после, когда он, не желая больше ни на миг оставаться мишенью этих взглядов, в ярости и со всею поспешностью покинул трапезную и выбежал на улицу, люди заговорили наперебой:
