К тому времени, когда мы сели в «Тойоту» на рассвете, дождь уже шёл. Его стук, усиленный шумом цикад и кобылок, почти заглушал ритмы джаза из стерео Рубика, пока мы петляли по дороге к нашей самодельной рабочей станции на дорожной отметке «Десятый километр». Внезапно Дейв яростно затормозил, и меня отбросило на отделение для перчаток, в котором он хранил свои вонючие приманки. Я взглянул вперёд как раз вовремя, чтобы заметить огромную пятнистую кошку, которую мы едва не сбили. Моё сердце бешено колотилось, потому что я осознал, что кошка, скрывающаяся в подлеске, была ягуаром — первым, которого и Дейв, и я увидели в дикой природе. Это был ещё один знак того, что Национальный парк Соберания сохранил участки девственного тропического леса — редкость в Панаме в наше время.
Наконец мы припарковались и продолжили давно начатую работу — составление ежемесячной переписи пчёл-эуглоссин, чем Рубик и его коллеги непрерывно занимались на протяжении более чем 100 месяцев. В этом густо заросшем лесом местообитании мы не должны были упорно искать пчёл на цветах — они сами искали бы нас. Мы хотели привлечь их тремя синтетическими химическими приманками: цинеолом — с лекарственным запахом мази «Vicks Vapo-Rub», метилсалицилатом — с сильным конфетным ароматом, похожим на леденцы с «зимней свежестью», и печально известным скатолом — с сильнейшим запахом свежего, тёплого помёта млекопитающих.
Рубик хранил все три пахучих вещества в контейнерах фирмы «Тапперуэр», но проявлял особую осторожность при обращении со скатолом — его контейнер буквально вопил любопытному: «ЗЛОВОННО — ХРАНИТЬ ПЛОТНО ЗАКРЫТЫМ!» Достаточно небольшого зазора — и эта острая вонь держалась бы на нашей одежде и коже несколько дней. Но Рубик проходил через эту энтомологическую рутину так много раз, что теперь она была его второй натурой. Мы предлагали насекомым эти три приманки на кусочках промокательной бумаги, прикрепляемых к деревьям у обочины на высоте груди. А потом мы с Дейвом раскладывали алюминиевые садовые стулья посреди дороги, наблюдали за полётом искристо-голубых бабочек-морфо, слушали трубный гул цикад и ждали, пока разноцветные с металлическим блеском самцы пчёл-эуглоссин последуют по воздушным запаховым дорожками к нашим смоченным приманкой бумажкам.
Нам не пришлось ждать слишком долго. Уже в первые пять минут я услышал высокий гул любопытного самца целиком зелёной Euglossa imperialis со свисающим вниз хоботком такой же длины, как и его тело. Вскоре до бумажек добрались другие самцы пчёл-эуглоссин, скрыв их под блеском своих металлических зелёных, пурпурных, медных и золотых красок, сверкая, словно драгоценные камни, в пылающем солнечном свете тропиков. Многие из них ненадолго взлетали, хотя некоторые бродили вокруг бумажек в течение нескольких минут, если их не пугали.
