Взаправдашний интерес к театру пришел позднее, уже в двадцатые годы, когда я стал бывать на гастрольных спектаклях, - их привозил летом вятский губернский театр.
Я пересмотрел десятки пьес от «Тайны Нельской башни» Дюма, где то и дело звенели шпаги, где кавалеры в шляпах с перьями высоко поднимали картонные бокалы, до «Потонувшего колокола» Гауптмана с его щемящей душу песней Раутенделейн и немецким лешим, квакающим наподобие жабы: «Бре-ке-ке-кекс!»
Хотя все спектакли я смотрел из самых дальних, задних рядов, я без бинокля отлично видел выражение лиц всех актеров, замечал малейшие черточки их сценической жизни. Так повторилось и в Ленинграде, в годы студенчества, когда с верхотурья, из пятого яруса Александринки, я вглядывался в обожаемого мной Иллариона Певцова. Приписать это хищной молодой дальнозоркости? Полагаю, не только: наверное, мы в юности азартно доигрываем в воображении то, что нас увлекает.
Впрочем, не стоит преувеличивать свою творческую фантазию. В том же Котельниче я смотрел на далекого от духовности знаменитого силача Ивана Поддубного, смотрел опять же из самых дальних рядов, и от внимания не ускользнула тоже ни одна подробность. До осязаемости вздувались прямо передо мной шары чудовищных бицепсов, когда Поддубный поднимал штанги или рвал цепи. Отчетливо вырисовывался его искривленный рот и мокрый от пота лоб, когда он перекусывал толстенный царский пятак.
-Музыка, маленький кусочек вальса!- просительно нагибался к оркестру распорядитель.
Иван Максимович расставил ноги, лицо его багровеет, рука с пятаком судорожно прижата ко рту, челюсти мощно сжаты, а музыка все звучит. Звучит, повторяя все один и тот же такт… затем вдруг смолкла…
-Хек!- удовлетворенно хекнув, как мясник, разрубивший тушу, богатырь делает шаг вперед и победно показывает зрителям две половинки раскушенного пятака. Гром оваций. Не скрою, я хлопал вместе со всеми, хотя в тоже время думал: а что Поддубный испытывает, демонстрируя свою силу чужим людям в чужом месте? И мне было его немножечко жалко.
Для контраста закончу воспоминанием о самом глубоком впечатлении, полученном мною в нашем летнем театре, пусть и похожем на сарай, но со строго билетершей у входа, с бодро звучащими звонками перед началом действия, с духовым оркестром в антракте.
В1924 году. Уже после окончания мною школы, в Котельнич приехал театр Гайдебурова, так называемый Передвижной общедоступный театр, хорошо знакомый мне позже по Ленинграду (Литейный, 51) В Котельниче он показал три пьесы: «Колокола» Диккенса, «Зимний сон» Дрейера и «Вишневый сад» Гайдебуров приехал уже в конце сезона, когда я с моими друзьями перед последним актом чеховской пьесы вышел в сад, деревья, мне показалось, шумят обреченно. Это тесно соединилось для меня с пьесой, где продают сад, скоро вырубят сад, где люди так грустно- веселы, чего- то возбужденно ждут, отмахиваясь от всего, что реально их ожидает завтра… Гайдебуров, как я теперь понимаю, не хуже прежнего МХАТа умел создать поэтическое настроение. Когда спектакль кончился, было уже совсем темно, августовская ночь; мы вышли на улицу и увидели за рекой тусклое зарево, пахло дымом- это горел дальний лес. Тоже очень запомнившееся впечатление.
