- Господа! - сказал он, обращаясь к секундантам, - -теперь, выдержав выстрел (ему следовало сказать: "выслушав выстрел"), я долгом считаю просить у моего противника извинения... то есть прощения, - примолвил он, заметив, что мой секундант принялся снова заряжать пистолеты. - Я был, точно, виноват перед ним, - довольны ли вы этим? Что ж до меня касается, то отныне я стану говорить всем и каждому, что г. Правин самый храбрый и благородный офицер.
- Жалею, что не могу отплатить вам тем же, - сказал я своему противнику. - Господа! благодарю вас... Прощайте!
- Лихо! - сказал мой секундант, влезая за мной в карету. Она помчалась в город.
С.-Петербург
ОТ ТОГО ЖЕ К ТОМУ ЖЕ (Два дня спустя},
В Кронштадт.
Перевяжи узлом мой брейд-вымпел, любезный друг, опусти- его в полстеньги, вели петь за упокой моего рассудка, - приказал он долго жить! Его стоит выкинуть теперь за борт, как пустую бутылку. Да и какая бы голова устояла против электрической батареи княгини Веры? До сих пор мне казалось, что привязанность моя к ней - одна шалость; теперь я чувствую, что в ней судьба моей жизни, в ней сама жизнь моя. Сначала в воображении моем любовные узы путались со снастями; еще фрегат наш заслонял порой милый образ своими лиселями [Паруса, сбоку других поднимаемые. [Примеч. автора.)] и бурное море оспоривало владычество у любви; теперь же все соединилось, слилось, исчезло в княгине; не могу ничем заняться, ничего вообразить, кроме ее: все мои мечты, все страсти мои скипелись в три магические буквы: она. Это весь мой мир, вся моя история. Но что я рассказываю, но кому говорю я! Может ли бесстрастный человек постичь меня, когда я сам себя не понимаю! Можешь ли ты, со своим медным секстаном, со своими вычислениями бесконечно малых, охватить это новое, лишь сердцу доступное небо, определить быстроту и путь этой реющей ио нем кометы! По крайней мере ты можешь пожалеть меня, своего друга, - меня, который не завидует ничему в обеих жизнях: ни венку гения на земле, ни крыльям серафимов в небе, ничему, кроме взаимности Веры. О! если б ты видел теперь мое сердце и если б ты был способен к поэзии, ты бы сравнил его с Мельтоновым Эмпиреем, оглашенным битвою ангелов с демонами!.. Оно - да нет у меня слов выразить, что такое переполняет, волнует,-взрывает его!! Может ли сказать какой-нибудь путешественник-денди, скрипя табакеркою, выточенною из лавы: "Я знаю, что такое лава!" Вот мое письмо - вот мое сердце. Не станем же переводить высокое на смешпое, не станем точить игрушек из молнии. Ио могу ли не говорить о ней, когда о ней одной могу я думать! Очень знаю, что мое болтанье для тебя несноснее штиля, скучнее расходной тетради офицерского стола, где все страницы испещрены рифмами: водки - селедки, шпеку свиного уксусу ренекоеого и тому подобными, - но если ты не хочешь, чтобы друг твой задохнулся от сердечного угара, то читай волей и неволею, что я неволею пишу.
