- Завтра уезжает. Переводят служить куда-то на Запад.. Оставил письмо для квартирантки.
-Думает, что она вернется?
-На всякий случай. Мало ли что, говорит, вдруг у нее с Иваном ничего не получится. А он готов ждать, сколько ей будет угодно.
Письмо положили под клеенку на столе, и оно там за несколько лет пожелтело и приклеилось к столешнице, а Марина так и не объявилась. Зато поздней осенью, когда землю уже подмораживало, но еще вовсю синели шапки сентябринок, вдруг явился Иван.
Крепко виноватый перед тетей Полей, он вел себя странно тихо, ходил с робкой, виноватой улыбкой - она как бы затаилась в уголках его губ, и когда тетя Полина, которой почему-то нравилось громко кричать и ругаться во дворе, поносила его самыми последними словами, он брал ее на руки и, визжащую, брыкающуюся, уносил в дом.
- Ну что, брат Паша, забыла нас Марина? - спросил меня однажды Иван. Забыла! А ведь она у меня вот где осталась, - и крепко-крепко стиснул куртку в области сердца. - Бывало, спросит меня: "Вань, когда ты меня бросишь?" А я говорю: "Никогда!" Она и расхохочется: "Правильно. Потому что первой брошу я." Так и вышло. Эх, брат Паша, ходи по земле, не отрывайся от нее и живи так, как получится, иначе - хана...
Он помолчал, задумчиво попыхтел сигареткой и совсем тихо сказал:
- А теперь будто пластинка во мне крутится, и музыка - чудная, одному мне слышная, а как о ней словами рассказать, не знаю. И такая тоска, брат, берет, что одно спасение - Полина. Жил с ней рядом, а ведь не видел...
Примерно так он со мной говорил, то ли хмельной, то ли уже больной через несколько дней с ним что-то нехорошее случилось: схватил нож, ударил тетю Полю, та сумела выбежать, заорала, и кое- как соседям удалось Ивана усмирить. Его отправили в нервную больницу, откуда выпустили не человека, а тень - худого, с темными кругами под глазами, будто замороженного: двигался осторожно, словно хрустальную вазу в гололедицу нес.
- Зря мы эту Марину в квартирантки брали, - сокрушалась мама. - Что о нас люди теперь подумают? Двух мужиков с ума свела, а ведь ни рожи, ни кожи, прости Господи!
- И не говори, - откликался отец, и его лицо как-то странно менялось: будто легкая тень от облака скользила по нему. - Ну их к черту, этих квартиранток, одни хлопоты с ними. Никого больше не возьмем, пусть комната пустой стоит: будем в ней яблоки на компот сушить...
Яблоки лежали на полу, на столе, на подоконнике. Самые крупные мама мыла и закатывала в банки. Те, что помельче, с полосатыми боками, шли на варенье. На компот сушили ароматные, полусладкие яблоки с желтой кожурой. Компот из них чуть кислил, и я его не любил.
