Мы сидели у костра, тесно прижавшись друг к другу. Гельмут штыком ковырял картофелины, проверяя, достаточно ли те испеклись. Стефан обкусывал ногти.
— Ты франт, Стефан, настоящий дамский угодник, — подтрунивал над ним Отто. — У тебя есть фрау? Ты из Берлина? — он задавал этот вопрос сотни раз. Никто из нас не жил в Берлине. — Миленькая золотоволосая фрау, как из сказки? У меня таких было с десяток. Я рано начал. О, Стефан, ты не поверишь…
Эльзасский коротышка Отто не мог усидеть на месте, подскакивал, мерил шагами этаж, на котором мы пряталась. Мы давно разведали это место, артобстрелом сняло верхние этажи, мы сидели в глубокой коробке без крыши, глухие стены с трех сторон, без окон и выбоин, в которые нас могли бы увидеть, длинный коридор на выход, засыпанный битым кирпичом, любой шаг отдавался эхом метров на двадцать. Мы не шумели, костер разводили за углом, грели руки, иногда ели, чаще просто пялились в огонь.
Возвращаться к своим было выше любых сил. Нужно было выбрать время, высыпать его под ноги, вернуться под утро, когда победоносное наше войско забудется истерическим сном алкоголика. Пили глухо, мешали одеколон и коньяк. О более жутких сочетаниях и говорить не хочется.
Руки мерзли, я прятал их в рукавах. Привалившись ко мне боком, сидел Гюнтер. Он разобрал мой автомат и рассматривал его, будто видел в первый раз. Странный малый, этот Гюнтер. Даже на фоне нашей шестерки, он выделялся.
Ушел воевать, подделав документы, на самом деле ему шестнадцать.
— Я убил крысу кирпичом, — не хотел вспоминать этот разговор, но мысли, как дым, идут, куда дует ветер, — потом паршивую собаку зарубил. Лопатой. И подумал, надо валить.
Гюнтер сбежал из дома, испугался, что убьет мать и брата.
У него прилизанные редкие волосы цвета гнилой соломы. Сам Гюнтер похож на виноватого пса, что нашкодил и теперь боится порки. А еще Гюнтер трус, когда пришлось стрелять по строю бегущих на него ivan, он обоссался и притворился мертвым. Рядом шарахнуло из миномета, укрыло дурака землей, как одеялом, очухался по ту сторону фронта, еле выполз к своим. Теперь везде таскался за нами, чистил стволы, перевязывал раны. Жрал мало, вопросов не задавал. Пригрели. Привыкли.
Мысли, непослушные блохи, скакнули к Гельмуту. Этот — громила. Как его пули не нашли? Заговоренный он, что ли? Гельмут слыл добряком, любил соленые шутки, ржал, широко обнажая лошадиные свои зубы. Я видел, как Гельмут голыми руками оторвал голову ivan. Настоящий боец Рейха, бесстрашный и тупой, как рельса.
