Я посвятил некоторое время вопросу о том, что делать, когда у Вас появятся первые догадки о моей причастности к этому преступлению (потому как я уверен, что единственной живой душой, кроме меня, кто смог бы узнать во мне виновника этой смерти, могли быть именно Вы). Сколько из моего рассказа Вы уже знали, я сказать не могу. Я неправ, жесток и гнусен, — без сомнения, — но я намерен раскрывать факты, как они есть на самом деле. Конечно, Вы смотрите на это дело со своей точки зрения, а я со своей. И я помню свою мать!
Надеюсь, что Вы поймете и простите странного маньяка — преступника, если так будет угодно, — который все честно раскрыл охотнику за его головой. Ваш покорный слуга,
Сидни Мейсон.
Я прочел это невероятное письмо и вернул его Хьюитту.
— Это вас как-то задело? — спросил Хьюитт.
— Мейсон кажется человеком очень незаурядным, — сказал я. — Ну уж точно не дураком. И если его история правдива, то смерть Фогатта не такая уж большая потеря для мира.
— Именно так, — если история правда. Лично я склонен верить в то, что это действительно так.
— Откуда пришло это письмо?
— Его не присылали почтой. Оно лежало сегодня в моем почтовом ящике вместе с остальными, в чистом конверте без печати и марки. Должно быть, Мейсон сам его принес ночью. Бумага турецкая, — продолжил Хьюитт, подняв письмо на свет. Конверт белый, стандартная форма, водяной знак Пири. Все обычное, никаких специальных символов.
— Как думаете, куда он отправился?
— Невозможно догадаться. Кто-то мог бы подумать о суициде, на который намекало выражение «куда даже Ваш талант ищейки не способен добраться», но лично я сомневаюсь, что он решится на это. Нет, тут сказать я определенно ничего не могу. Можно, конечно, на что-то наткнуться, узнав его последний адрес. Но когда такой человек говорит тебе, что не думает, что ты сможешь его отыскать, то это заведомо тяжелая работенка. Его мнением я пренебрегать не стану.
— И что вы будете делать?
— Положу это письмо в коробочку со слепками и передам полиции. Fiat justitia[2], и дело тут совсем не в чувствах. Что же касается яблока, если полиция разрешит, я сделаю вам из него подарок. Храните его где-нибудь у себя в качестве сувенира, который постоянно будет напоминать вам о вашей чрезвычайной нехватке навыка анализа наблюдаемого, и смотрите на него всякий раз, когда испытываете прилив самоуверенности. Это приведет вас в чувство.
* * *
Это и есть история засохшего и практически окаменевшего огрызка яблока, который стоит у меня в кабинете посреди кремниевой утвари и рядом с парой старых добротных римских сосудов. Про мистера Сидни мне не довелось больше услышать ни слова. Полиция сделала все, что смогла, но так и не вышла на его след. Он оставил свои комнаты в том виде, в котором они находились во время его проживания там, и совершенно без всего пустился в свое хорошо спланированное путешествие, не оставив после себя ни единого намека на свои намерения.
