При Цветаевой же состоялась одна из наиболее памятных мистификаций, в результате которой Е. Волошина и получила прозвище «Пра». В Париже на Лилю Эфрон обратил внимание некий негоциант, возымевший желание на ней жениться. «Чтобы отвязаться от него, — пишет в своих воспоминаниях Ольга Ваксель, — она ему сказала, что замужем и имеет детей… Он не поверил и приехал в Коктебель проверить это. Для него была инсценирована грандиозная выдумка, заключавшаяся в том, что все случайные обитатели дачи Волошина превратились в одну семью с „Прой“ во главе. Пять поколений жили в полнейшем мире и подчинении, являя пример матриархального семейства. Вечером на крыше дома перед изумленным гостем… Макс исполнял танец бабочки. Француз думал, что он попал в сумасшедший дом, не выдержал и скоро уехал»…
«Между другими обманными придумками, — добавляет Леонид Фейнберг, — был дельфин, который будто бы приплывал, чтобы его доили, — и его молоком лечили слабогрудого Сережу Эфрона… Макс уверял, что может, вместе с Верой, ходить по воде, как посуху, хотя для удачи такого опыта требуется особое благоговейное настроение зрителей… Весь „вздор на вздоре“ разыгрывался необычайно серьезно и совершенно»…
Все в Коктебеле нравилось Цветаевой: и пятидесятиградусная жара, и непривычные шаровары, и даже обилие собак! «Их было много, когда я приехала, — вспоминала она, — когда я пожила, т. е. обжилась, их стало — слишком много». Помимо упоминаемых ею Лапко, Одноглаза и Шоколада, мы знаем (из волошинских «Сонетов о Коктебеле») еще о двух, имевших имена: Тобике и Гайдане. В стихотворении «Гайдан», написанном от лица пса, Волошин набрасывает портрет Цветаевой в Коктебеле:
…Их было много. Я же шел с одной.
Она одна спала в пыли со мной.
И я не знал, какое дать ей имя.
Она похожа лохмами своими
На наших женщин. Ночью под луной
Я выл о ней, кусал матрац сенной
И чуял след ее в табачном дыме…
Вместе с Волошиным Цветаева не раз отправлялась на Карадаг и по окрестным холмам. «Сколько раз — он и я — по звенящим от засухи тропкам, или вовсе без тропок, по хребтам, в самый полдень, с непокрытыми головами, без палок… в непрерывности беседы и ходьбы — часами — летами — все вверх, все вверх», — вспоминала она позднее. Вместе с Волошиным она проходила на лодке под «реймскими и шартрскими соборами» карадагских скал, увидела таинственный «вход в Аид» (Ревущий грот), с жадностью впитывая рассказы своего спутника о Киммерии. По-видимому, к М. Цветаевой обращено волошинское стихотворение «Возьми весло, ладью отчаль…», совпадающее с ее воспоминаниями о дружеских наставлениях ей поэта. Были многолюдные походы (во время одного из которых компания попала под ливень), были поездки в Старый Крым и Феодосию…
