Это было странное чувство, для возникновения которого, казалось бы, и не было никаких причин. Оно напоминало прозрение, разрушение плотной пелены, которая все это время непроницаемой стеной стояла перед его глазами. «Это я во всем виноват! Я! Я же все делал неправильно! Не-правильно! Герой, бля! Возомнил себя спасителем целого мира! — сейчас все свои прошлые поступки, все свои планы он видел в совершенно ином свете; ему совершенно отчетливо стали видны совершенные им ошибки, его ни на чем не основанная уверенность в своей правоте, нежелание прислушиваться к другим. — Какой же я баран!».
А услужливая память, словно нарочно, тут же начала подкидывать ему старые воспоминания, где он вел себя, как последний идиот. Эти образы, яркие и живые картинки, словно красочный калейдоскоп начали сменять друг друга, заставляя его их проживать заново… Вот он вываливает из холщового мешка несколько десятков блестяще матовых наконечников, топоров и с довольны видом смотрит на обалдевшего городского кузнеца, в руки которого словно с небес свалилось баснословное богатство. И тут же перед его глазами всплывает лицо торговца Батисты, с неземным восхищением в глазах перебиравшего черные брусочки металла.
— Боже… Что я делал? — бормотал Тимур, автоматически перебирая ногами по протоптанной перед ним дороге. — Надо было сидеть и слушать, сидеть и слушать. А лучше бы, залезть в какую-нибудь нору и лежать там не отсвечивая! Я же всех их поставил! Все! Весь клан!
Память же ни как не успокаивалась, вытаскивая из своих глубин все новые и новые картины. Чего только здесь не было… И десятки городских зевак, целыми днями толпящихся перед строящимся диковинным серым домом; и пронизанные священным страхом и восхищением лица гномов, не отрываясь смотрящих на пламя из его рта; и дергавшегося в дико испуге отльстерского солдата, пожелавшего посмотреть на легендарного чешуйчатого зверя.
— Это все из-за меня, — в отчаянии шептал он. — Из-за меня…
В какой-то момент все эти беспорядочно возникавшие в его голове кусочки прошлого стали превращаться в связанные друг с другом фрагменты одного целого, суть которого только сейчас стала доходить до Тимура. «Я… Я привлек к клану внимание. Если бы не мои безумные идеи, то о них бы никто и не вспомнил. Топоры так бы и жили в своем городе, как и сотни лет до моего прихода, — это понимание своей виновности во всех мыслимых и немыслимых бедах, которые обрушились на тех, кто стал ему дорог, все сильнее и сильнее наполняло его. — Что же я наделал…».
