Опечатки | страница 3
Терри пылал безмолвным гневом: подозреваю, что в основном он злился на себя. Ну, еще на мир, который не сказал ему, что расстояние от книжного до радиостанции значительно больше, чем ему показалось. Он сидел на заднем сиденье рядом со мной, белый от ярости. Комок злости. Я сказал что-то обнадеживающее, пытаясь его успокоить. Может быть, что-то такое:
– Ну ладно, в конце же всё разрешилось. Это же не конец света. Хватит злиться.
Терри посмотрел на меня и сказал:
– Не надо недооценивать мой гнев. Без него не было бы «Благих знамений».
Я подумал о том, как энергично пишет Терри, как он тянет за собой нас всех, и понял, что он прав. В его текстах есть злость. Именно злость стала той силой, которая создала Плоский мир. Если поищете, вы ее найдете. Злость на директора школы, который посмел подумать, что шестилетний Терри недостаточно умен для экзамена «одиннадцать плюс». Гнев на претенциозных критиков, которые считают, что смешное – это противоположность серьезному. Злость на первых американских издателей, которые не могли нормально представить его книги.
Именно злость всегда питала его работу. К тому моменту, когда эта книга подойдет к концу и Терри узнает, что болен редкой формой ранней болезни Альцгеймера, гнев его уже найдет себе другие мишени. Теперь он злится на свой мозг, свою генетику и даже на страну, которая не позволяет ему (и другим людям, оказавшимся в невыносимой ситуации) самим выбрать время и способ ухода из жизни.
И кажется мне, что эта злость основана на свойственном Терри глубоком чувстве справедливости.
Именно это чувство лежит в основе всех его работ и книг. Именно оно выгнало его из школы в журналистику, потом в Центральный совет по выработке электроэнергии и, наконец, сделало его одним из самых популярных и продаваемых писателей в мире. И это же чувство справедливости заставляет его в этой книге, пусть порой и мельком, походя, всё же упоминать решительно всех людей, которые на него повлияли. Например, Алана Корена, придумавшего множество техник короткой юмористической прозы, которыми мы с Терри пользовались все эти годы. Или же блестящий и неповоротливый «Брюэровский фразеологический словарь» и его составителя, преподобного Эбенезера Кобэма Брюэра, самого прозорливого из авторов. Предисловие Терри к «Словарю» меня немало повеселило. Мы в восторге звонили друг другу, обнаружив новый, доселе неведомый вариант этой книги («Эй, у тебя уже есть экземпляр “Словаря чудес подражательных, реалистических и догматических”»?).