– Канечна! Я ладилася там.
– А тут как оказалась?
– Плиехала, е-мае.
– Логично, как я сам не догадался.
Красное солнце медленно исчезало за горизонтом, окрашивая в багряный цвет облака и землю, отчего редкая растительность и пески с другой стороны барханов казались черными. И даже когда оно скрылось, небо еще долго оставалось кровавым. Завтра будет ветрено.
Фань ушла к лодке и вернулась уже без шляпы. Принесла небольшую железную банку, отдала Шалу вместе с ножом, но руку снова сунула под рубашку, к пистолету.
– Атклывай.
Он повертел банку в руках. Консервы, производимые в Шымкенте. Откуда же все-таки эта девица? Вскрыв банку, отдал девушке. Та тотчас вывалила содержимое в котелок, и окружающий воздух наполнился мясным ароматом.
«Она еще и бесстрашна, словно красный кхмер, нож в руки дала спокойно. Или кхмеры – это не китайцы? Как их там звали… хунвейбины какие-то, что ли? А, один черт, с маоизмом связаны были!»
– Как ты сказала, называется твоя лодка?
– Буел.
– Буер? – Шал уже понял, какие буквы не выговаривает Фань, и теперь легче понимал ее слова. Он когда-то слышал, что русская «р» дается азиатам с трудом, и научить нормально произносить ее требует больших усилий преподавателя. – Точно! Вспоминаю, а вспомнить не могу. Видел их по телевизору до войны. Только там по льду на них катались. А ты где его взяла?
– Я его стылила.
– Угнала?
– Да.
– У кого?
– Ни твая дела!
– А далеко ехать собралась?
– Туда, – она махнула на восток, – в Алмата.
– Хм, а зачем туда? – не понял Шал. – Чего ты там забыла?
– Лодители говолили, там зыли насы земля́ки. Искать буду там.
– Да, жили, было дело. Давным-давно. А родители где твои?
– Умилали они. – Фань нахмурилась и отвернулась, насыпала какой-то крупы в котелок и стала тщательно помешивать.
– Прости, девочка. Соболезную.
Пока каша варилась, Фань принесла из буера какую-то сумку и, покопавшись, достала вату и йод.
– Давай ланы облабатывать, – показала она на ссадины и заправила за ухо локон непокорных прямых волос, спадавших на плечи.
С руками справилась быстро, но пока протирала рану на лице, морщилась.
– Плохая рана?
– Гнаится. Узасная молда твая.
– Мухам спасибо. Они тут как звери! Думал, сожрут живьем.
Поглядывая на сморщенный нос Фань, Шал не мог понять – она действительно переживает о ране, недовольна ситуацией вообще, или ей не нравился запах, исходящий от него. Он и сам до сих пор чувствовал, как от него несет падалью. Да и мочиться в пустыне вынужден был под себя, что тоже добавляло определенное амбре к неприятному аромату. Нужно бы помыться, но где взять столько воды?
